Боярин вскакивает и бежит из пыточной.
Рядом стоит дьяк, ухмыляется и качает головой.
— Я бы и тебя, пучеглазый, в воду бросил!
Дьяк хмурится. Бояре после замешательства кричат:
— Кнута зверю! Кнута ему!
Кнут просвистел и впился в спину.
— Нет там ничего нового, приятель! — хриплю я палачу.
— Сказывай, вор, о разбое в Персии! — кричит дьяк и тычет в меня пальцем.
— Славно было в Персии! — кричу я, чувствуя треск рвущейся шкуры.
Я закрываю плотно глаза и стискиваю зубы…
— Персия, — шепчу я…
Кнут свистит и жжёт спину. Слышна тихая ругань палача:
— Эка, чёрт, кровяной — словно свинья!
— Это ты свинья! — моё сознание мутиться…
Я не слышу оживлённого говора бояр — я чую плеск тёплого Хвалынского моря. Ветер принёс сладкие и ароматные запахи садов. Перед глазами не тень палача, а загорелые спины казаков, скрип уключин, плеск вёсел и дружный вскрик:
— Нечай!
— Нечай!
Свист Ивана Черноярца, ближайшего друга и есаула.
— Батька — шаховы бусы!
Васька Кривой — не знающий страха казак, вскидывает вверх руку с саблей:
— Батька, веди вперёд, покажем им «Бисмиллахи рахмани рахим»!
— Рвусь к вам — вскоре свидимся, атаманы мои преданные: Ваня Черноярец, Серёжка Тарануха, Макеев Пётр, Серебряков… Слышите ли вы меня?
— Слышим, батько!
Персия…
В середине лета 1668 года мы внезапно объявились с моря в Кизылбашских владениях где-то между Дербентом и Шемахой. И началось… Славное времечко, славное! Меня окружали самые верные и преданные товарищи — друг сердечный Серёжка Кривой, красавец и балагур Иван Черноярец, рассудительный Фрол Минаев, умница Якушка Гаврилов, бражник-поп Василий… Не сгинули вы навечно запомнит вас Русь, и долго будут вас клясть толстобрюхие бояре, прислушивающиеся в ночи к разбойному свисту. Не отвернётся от вас и отец небесный — сколько невольников освободили мы из полона. Всё зачтётся. Думу думаю, что с тем шеститысячным отрядом не в Персию надо было идти, а сразу же на Астрахань, Царицын. Мы уже тогда могли встряхнуть всю Русь.
Жаркое выдалось лето, сухое. Вдоль дорог стояла ярко-рыжая пыль, скрипевшая на зубах, чернившая лица, покрывавшая тело сухой коростой. Казачьи сотни с гиком и свистом мчались по дорогам, врывались и опустошали селение за селением вдоль побережья. Поднимались по каменистым горным дорогам, выглядывали в море, где казачьи струги неслись белыми птицами, полнились добром. Хороший ясырь, а сколько его было впереди. Казаки славили батьку — вот она, слава, вот оно — богатство! Не пустыми вернёмся в станицы, а там, глядишь, придёт прощение от государя за службу ратную — ведь нагнали шаху страху. Начало было удачным — персидские воеводы не успевали защитить или предупредить городки от надвигающейся казачьей лавины. Нашими козырями были быстрота и особая казачья удаль.
Крупные города оставались в стороне. Так прошли Дербент, Шемаху, Баку только пожгли и порубили их посады, мстили за вековые обиды, за наших полонянников.
Я первым врывался в персидские селения на взмыленном коне под удалой казачий свист. За мной в охранении — Серёжка Кривой.
— Батька, дьявол тебя забодай, охолонись малость! — кричал он мне.
«Ах, Серёжка, Серёжка — лучше бы ты себя так одёргивал. Что было бы, будь ты со мной под Симбирском — не стряхнули бы нас воеводы…»
Слышен сабельный свист. Крики басурман:
— Бисмиллахи рахмани рахим! (Во имя Бога милостивого и милосердного!)
— Секи их, казаки — они не жалели православных!
— Руби их, казачки, за наших жён и девок поруганных, угнанных в полон!
— На пику их за отцов наших, лежащих под степным ковылём!
Получился не поход за зипунами и фараганскими коврами, а настоящая война. Сотни посёлков оставались за нами в бурой пыли, в треске пожаров. Собаки выли над трупами мужчин, жён и детей. Казаки неистовствовали, мстили за причинённые им обиды. Война есть война. Врываясь в городки, казаки расправлялись с шаховыми солдатами, затем вырезали богатых купцов и их служак, всех обидчиков, на которых указывала городская голь, всех, кто оказывал или пробовал оказать сопротивление.
К берегу подходили струги и загружались захваченным ясырём: коврами, золотом, драгоценной утварью и камнями, украшенными золотом, оружием, жемчугом, дорогими, заморскими тканями. Волокли в струги пленных и ставили у берега бочонки с вином — праздновали победу над басурманами. Пьяные казачки с хохотом обряжались в дорогие, расшитые золотом халаты, украшали папахи золотыми диадемами, надевали на заскорузлые, распухшие от весёльной гребли пальцы перстни, на кисти — браслеты.