Я чувствую, как пухнет спина и начинает брызгать кровь, словно креплёное ромейское вино из тугого бурдюка. Моё лицо перекосилось, мне кажется, что это улыбка. Я слышу треск, словно лопнул огромный ореховый стручок.
Удары прекратились. Передо мной из тумана появляется палач — он обтирает лицо от моей крови. На его груди и кожаном фартуке горят алые пятна моей крови. Рядом выныривает дьяк:
— Ты с ним не шибко — скоро придёт боярин.
Злобные зелёные глаза уставились на меня в упор:
— Говори, вор и душегубец, кто сподвигнул тебя на воровство? Кто помогал тебе? Говори имена своих воровских сотоварищей!
— Да пошёл ты… — мой голос показался мне чужим — сухой, потрескавшийся, похожий на колодец с высохшей водой.
Спина пульсирует, грозит разорваться от боли и путает мысли в голове. Такое ощущение, будто срезали шкуру и она медленно сползает вниз к пояснице, оголяя мясо на плечах.
— Продолжай, — кивнул дьяк палачу.
Вновь засвистел кнут. Я закрыл глаза. Боль, слепящая боль заполнила всё тело. Господи, меня спасёт только ненависть к ним, спасёт от крика о милостыне не бить и не мучить. Господи… Кажется, зубы во рту не выдержат и сейчас начнут крошиться. В глазах стоит багровый туман, я всё крепче сжимаю веки… Где, когда это уже было?…
Прут со свистом опускался на оголённое нижнее место.
— Не ори! Не ори! — приговаривал Тимофей Разя, обращаясь к зажатой между ног голове Стеньки. — Старших надо уважать и слушаться.
— Батя-ня-яяя-аа-ааа!!! — ревел паренёк, по щекам которого текли слёзы.
— Терпи, казак — атаманом будешь!
Эти слова как-то враз успокоили Стеньку, и он перестал кричать, только вздрагивал каждый раз, когда ивовый прут опускался на начинавшую лиловеть попу…
За что же он меня тогда наказал? Не помню… Главное — остался урок.
Я очнулся от того, что на меня лили холодную воду. Заметив, что я пришёл в себя, развязали и бросили на земляной пол.
— Глазами забегал — живой! — надо мной склонилось ухмыляющееся лицо земского дьяка.
Вода попала в лицо, и я замотал головой. Дьяк рассмеялся:
— Что — похоже на донскую водицу? Говорить будешь?
Я молчал, чувствуя во всём теле непонятную, жаркую истому. Боль превратилась в отдалённое, терзающее тело эхо.
— Ну? — грозно вопрошал дьяк.
— Ты, как выжлец, бегаешь вокруг, вынюхиваешь, да шиш что вынюхаешь! От того и нос твой длинный и с бородавкой! — прохрипел я.
Дьяк выслушал, не прерывая и коротко приказал:
— На огонь его.
Палач и его помощники неторопливо продели меж связанных ног и рук мокрое от воды бревно.
— Правильно — теперь надо обсушить.
— Разбойник, как у тебя руки поднялись? Поднялись и не отсохли? монотонно забубнил второй монах и заглянул в свиток, с чем-то сверяясь. Ведь грабил суда великого государя и святейшего московского патриарха! Пошто убил святого старца, который сопровождал струги из Нижнего Новгорода?
— Жаль, тебя там не было! — отозвался я.
— На огонь его! — тонко взвизгнул второй дьяк.
Давно это было. Подвалы Земского приказа стирают границы нашего бытия, времени здесь просто не существует…
…Старец из Нижнего Новгорода…
Это было начало. Славное времечко, а впереди были времена ещё славнее. Я даже не думал тогда, во что может обернуться гуляние Стеньки Разина. Шёл наперекор казачьей старейшине, дразнил её, поднимал за собой голутвенных смотрите, вот Стенька Разин, ваш лихой атаман… Старая, гноящаяся рана когда-нибудь при случае отомстить за брата, за старого Разю, преданного в Азове… Хотелось вспомнить лихой казачий дух, ведь нижние казаки уже и саблю держать разучились — за деньги нанимали верхнюю голытьбу, чтобы те шли за них воевать по царёву указу… Тошно…
Старец из Нижнего Новгорода…
Это было где-то в конце мая. 1667 год. Меня окружали мои верные и любимые атаманы — весёлые, злые, ненасытные и жадные до боярского добра: Иван Черноярец, Фрол Минаев — любезный друг, Якушко Гаврилов, Леско Черкашенин. Где вы, браты мои верные? Может, не заглохло ещё дело Рази, скрывается кто по лесам, точит саблю вострую на воевод и их псов-стрельцов. Вышел бы, Бог помоги, по-другому бы всё начал… Поздно — после драки кулаками не машут! Старец из Нижнего Новгорода? Помню я старца, помню…