Вот так он и заманивает вас.
Так он завлек и меня.
Как и религии былых времен, эта система держится на чувстве вины.
И я не говорю о Содоме и Гоморре. Мы ушли от этого на много-много световых лет вперед. Секс перестал быть запретной темой; мы уже не относимся к нему так, как когда-то. Но есть нечто глубоко личное и действующее на нас с удвоенной силой.
Преподобный Эрл нащупал в современной жизни слабое место. Настолько значительное и легко уязвимое, что меркнут по сравнению с этим семь смертных грехов, и мы мучаемся и радуемся, чувствуем себя отвратительными и довольными, потому что это — наша тайна, и она настолько ужасна и гнусна, и…
Представьте себе мягкий сыр, например запеченный «Бри», который капает у вас с ножа; представьте филейный бифштекс, такой жирный, что салом заплывают сердечные клапаны; представьте себе шоколад любого сорта.
Пища — вот что стало запретным плодом.
А что такое еда? Это усыпанный лепестками роз путь в ад. Это непреодолимый соблазн, вина, которую ты хранишь в секрете, — перед тем как заняться сексом, ты съел целую коробку шоколада «Годива», после — мороженое (а ей ничего не досталось). Какое наслаждение тайком сожрать конфеты на солодовом молоке, наполнить кровеносные сосуды жиром, почувствовать себя таким испорченным, что начинаешь извиваться от удовольствия! Обжорство — последнее оставшееся нам запретное удовольствие, и самое страшное в этом то, что остальным это сходит с рук, потому что они ложатся в клиники на операции, или ходят в спортзалы, или принимают сжигающие жир препараты, или блюют после трапезы, чтобы никто ничего не узнал.
Значит, еда — это благоухающая цветами дорога в ад и последний великий грех? Вы, как и я, отлично знаете, что такие оргии — это прыжок с трамплина, с которого мы летим к своей гибели. Они — предпоследний шаг на пути к вечным мукам.
Как ни странно, последний великий грех — это не обжорство.
Растолстеть — вот в чем грех.
Я читаю это в ваших глазах. Я слышу ваши слова: «Фу-у какой». Замечаю ваши косые взгляды, как будто я — убежавший из «Вихляющих туш» танцор, ходячая порнокартинка, и вы так и жаждете меня потрогать. Вам приятно и неловко смотреть. Вы глазеете, и вас передергивает от чувства вины, поскольку вы считаете себя лучше: «Ну и ну, я-то таким никогда не стану». Вы бы хотели прикоснуться ко мне, но боитесь; вам хотелось бы ткнуть пальцем в мое мягкое брюхо и посмотреть, насколько глубоко он уйдет, потому что я — физическое воплощение порока, который вы тайно лелеете в себе. «Каково бы мне было? — гадаете вы. — Что бы со мной стало? Что, если я себя так запущу?»
Признайтесь себе. Вы возбуждены и испытываете отвращение, вы вздрагиваете от волнения, но съеживаетесь, когда я прохожу мимо, как будто я могу заполнить собой все полагающееся вам пространство. Но чем же я от вас отличаюсь? Только массой тела.
Мой психоаналитик говорит, что это у меня гиперкомпенсация. Мама говорит, что у меня с рождения широкая кость. Сам я во всем виню щитовидную железу. Ах, эти несносные бурые клетки.
Ну да, все из-за еды: в полночь бутерброд с сосиской и пицца, сандвич с салатом и помидором (и с двойной порцией бекона), почти не прожаренный, блестящий от жира; в четыре часа дня мороженое с горячим помадочным соусом и с белым шоколадом, а еще сверху накрошены свиные шкварки, чтобы не казалось слишком сладко; заходишь в «мегаплекс», скупаешь все сладости, берешь два стакана попкорна и пожираешь все это в темноте, и это еще не считая ежедневного трехразового питания. Как видите, едоголики не сильно отличаются от жалких неудачников, которые делают искренние признания за чашечкой кофе на мрачных собраниях анонимных алкоголиков: те же тайные оргии, пустые бутылки, спрятанные в постели и за цветочными горшками.
Все люди, испытывающие зависимость, одинаковы, но мы все-таки оказываемся в несколько другой ситуации. Алкоголики могут сказать: «Завязал!» — и не пить ни капли с того самого момента, наркоманы могут пройти программу детоксикации. А едоголики? Без еды не может прожить никто. Мы встречаемся с нашим дьяволом три раза в день. Или ешь, или умираешь, и никогда не знаешь, не прикончит ли тебя следующий кусок.
Мы знаем, как нужно есть, чтобы никто об этом не узнал.
Никто не видит, как едоголик предается излишествам. За столом я образец сдержанности. Только вторые блюда, и только в случае крайней необходимости. Все без сахара, без молока. Даже мать поражалась; ну да, я лгал. Все остальное я тайком ел по ночам, и никто не слышал, как я нажирался, как я рыгал. После — хм, ну, после этого — я дожидался, когда партнерша уснет, и на цыпочках спускался на кухню; если она просыпалась, я выслушивал упреки: «Разве меня тебе было мало?» Да, я не отказывал себе в женщинах. От чего только они не возбуждаются, невероятно. Девушки появлялись в моей жизни и уходили; через какое-то время мы вместе решали, что надо расстаться. У меня были свои потребности. Ни одна женщина не смогла бы себя этому противопоставить.