Нас куда-то погнали, и мы побрели, под резким ветром, с трудом переставляя ноги и переговариваясь на ходу о том, что с нами будет. Те, кто постарше, как водится, вели себя мужественно и принимали свою участь достойно и безропотно. Мы же, молодые, ругались, жаловались, строили планы бунта, прикидывали шансы на побег.
Но за несколько часов изнурительного марша все мысли о побеге и бунте улетучились. Только теперь мы по-настоящему ощутили, какая страшная беда на нас обрушилась и как далеко от нормальной жизни забросило нас за какие-то три недели. Я и сам до этого не сознавал, что был решительно отрезан от всего, что мне дорого: от близких, от друзей, от всех надежд на будущее. И каждая мелочь, каждый час словно расширяли и углубляли эту пропасть. Я нагнулся подтянуть лакированные кожаные сапоги, которые больно натерли мне ноги, и вдруг увидел, как дико смотрится эта роскошь на русской дороге, покрытой коркой затвердевшей грязи. Сапожки, заказанные у Хишпанских, лучших варшавских сапожников! Я так долго ждал эту обновку! Меня мучила жажда, и я вспомнил вина, которые подавали на балу в португальском посольстве, музыку, беззаботное настроение, сестер Мендеш… Не прошло и месяца, а как все переменилось!
Наконец мы остановились на большой поляне, по краю которой росли высокие раскидистые деревья. А посередине стояло несколько бывших, судя по всему, монастырских строений: церковь, жилые корпуса, хлева, амбары[21].
Нам зачитали в рупор на польском языке с сильным русским акцентом правила нашей новой жизни.
Прежде всего офицеров отделили от рядовых. Затем всех разбили на группы по сорок человек. К солдатам, к нашему удивлению, отношение было лучше, чем к офицерам. Русские с самого начала дали понять, что условия содержания будут тем лучше, чем ниже звание, — все наоборот! Простых солдат поселили в каменных строениях, оставшихся от церкви и монастыря, а нас, офицеров, — в деревянных бараках, переделанных из амбаров и хлевов; всего таких бараков было десять, по сорок пленных в каждом. Особо выделили полицейских и тех офицеров-резервистов, которые в гражданской жизни были судьями, адвокатами или чиновниками. Голос из рупора назвал их «угнетателями польских коммунистов и трудящихся». Остальным пленным приказали построить для них посреди монастырского двора специальные деревянные лачуги[22].
Офицеров заставляли выполнять самую тяжелую работу. Мы валили деревья в лесу и грузили бревна в вагоны. Как бы то ни было, я не раздумывал, справедливо или несправедливо со мной обходятся. Просто старался как можно лучше приспособиться к такой жизни и даже видел в ней нечто благотворное. Большевики старались всеми средствами внушить нам, «польским панам-выродкам», что, как гласит распространенный в Советском Союзе лозунг, «любой труд почетен».
Пищу для нас готовили в огромных чугунных котлах. Отчищать их было трудно и противно, эта работа требовала больших усилий, от нее очень скоро стирались ногти и начинали болеть руки.
Русские объявили нам, что мы должны чистить котлы сами — их солдатам некогда. Тем, кто возьмется за это добровольно, будет в награду разрешено доесть остатки, которые они соскребут со стенок котлов.
В офицерских бараках вызвалось только три человека, в том числе я. Работа, конечно, была неприятная и грязная, зато в течение всех шести недель, пока я ею занимался, я питался лучше других и, как ни странно, даже получал от нее некоторое удовлетворение. Ведь я доказывал самому себе, что, если понадобится, смогу выполнять домашнюю работу не хуже любого другого.
Каждую свободную минуту я проводил со своим товарищем, поручиком Курпесем, молодым, порывистым, энергичным и готовым бежать, рискуя головой, если только появится хоть какой-то шанс на успех; мы вместе обсуждали способы побега. Выйти из лагеря не так трудно, но сесть потом в поезд совершенно невозможно, это нас и останавливало. До станции несколько часов хода, нас почти наверняка схватят по дороге. Да и поезда надежно охраняются. В общем, всякая попытка пробраться через холодную враждебную страну в наших мундирах, не зная языка, была обречена заранее. Оставалось ждать счастливого случая. И вот однажды поручик посвятил меня в свой, на первый взгляд несуразный, план.
Я шел на работу после обеденного перерыва, и вдруг кто-то хлопнул меня сзади по плечу. Это был мой приятель, запыхавшийся и пунцовый от волнения.
21
Речь идет о бывшем монастыре Оптина пустынь вблизи города Козельска Калужской области. Согласно утвержденному наркомом внутренних дел Лаврентием Берией «Положению об управлении делами военнопленных» от 19 сентября 1939 г., здесь и в семи других местах на территории страны были за десять дней развернуты лагеря для приема 126 000 польских военнослужащих, взятых в плен 17 сентября. В Козельский лагерь первоначально было направлено 5000 человек, а к 1 октября его вместимость приказано было увеличить до 10 000.
22
Такая дискриминация пленных резервистов, кадровых офицеров, полицейских и гражданской элиты была прямым следствием пропагандистской кампании, которую газета «Правда» начала с 14 сентября 1939 г., и указаний, полученных Красной армией накануне «освободительного похода» во имя «социальной справедливости». По совершенно секретному приказу Берии (№ 001177) от 3 октября 1939 г., все генералы, офицеры, крупные чиновники были переведены в специальный лагерь в Старобельске (позднее — в Козельске), а жандармы, полицейские, тюремные охранники и разведчики, в количестве 6192 человек, — в Осташковский лагерь. 13 апреля 1943 г. немецкое радио объявило о том, что в Катынском лесу под Смоленском обнаружены останки 4123 расстрелянных польских офицеров, связь с которыми внезапно прервалась весной 1940 г. Немцы обвиняли в этом преступлении русских. Польское правительство в изгнании, возглавляемое генералом Сикорским, инициировало тогда расследование под эгидой Красного Креста. Сталин воспользовался этим предлогом, чтобы разорвать отношения с Сикорским и начать на Западе кампанию против него, объявив его «союзником и прислужником Геббельса». Советские власти продолжали настаивать на этой лжи даже после начала перестройки. Михаил Горбачев, вопреки мнению своих советников, отказывался признать истину, и только Борис Ельцин 14 октября 1992 г. передал наконец польскому президенту Леху Валенсе засекреченные документы из спец-архивов ЦК КПСС, в том числе решение Политбюро от 5 марта 1940 г., подписанное Сталиным и членами Политбюро, о казни 14 568 военнопленных из Старобельского, Козельского и Осташковского лагерей, а также 11 000 тысяч поляков, содержавшихся в разных местах в Белоруссии и на Украине, то есть всего 25 568 жертв.