— Подъем! Нам пора.
Я поскорее оделся, нацепил рюкзак, и мы вышли из дома. Темень была непроглядная, дождь хлестал в лицо. Полусонный, я поплелся за проводником. Под ногами хлюпала грязь, ноги вязли в ней, каждый шаг давался с трудом. Мой спутник уверенно шагал по бугристой извилистой тропе, а я то и дело спотыкался, терял равновесие и валился на него. Он же, вместо того чтобы злиться и ругаться, только смеялся над моей неловкостью. Вообще он был в прекрасном расположении духа, напевал на ходу и все нахваливал дождь, который должен притупить бдительность пограничников.
— Молись, чтобы этот потоп не кончался! — крикнул он мне. — В дождь пограничники сидят под крышей.
Получилось так, как он и думал: из-за дождя пограничники не вышли на свои посты, и мы спокойно перешли словацкую границу.
Дождь, то сильнее, то слабее, лил три дня. Мы упорно и молча шли вперед, переговаривались только по особой необходимости. Не могли даже разжечь костер и согреться — не было ни одной сухой веточки. Когда становилось совсем невмоготу, делали короткий привал в какой-нибудь пещере. Там мы оба буквально падали на мокрые камни и отдыхали по очереди. Сначала один дежурил, а другой засыпал тревожным сном, потом наоборот.
Время от времени я предлагал заночевать в одном из тех домов, где изначально намечались остановки, но проводник не соглашался и ворчал:
— Лучше не надо, это опасно — я чую. У вас, горожан, ни выдержки, ни здравого смысла ни на грош.
На четвертый день выглянуло солнце, но воздух был пропитан влагой. В лесу клубился пар, как в африканских джунглях. Мы почти на сутки отставали от графика. Проводник шел и шел, не зная устали, и постоянно держался настороже, я же еле тащился сзади, измученный и совершенно обессиленный. Больше всего на свете мне хотелось разуться. Ноги страшно распухли, и тяжеленные кованые ботинки, словно тиски, сжимали лодыжки. Сколько мог, я терпел и не просил о передышке, чтобы не раздражать проводника. Но наконец терпение и силы окончательно иссякли. Я робко тронул моего спутника за плечо и сказал:
— Прошу прощения, но я правда больше не могу. Мне нужно отдохнуть. Нельзя нам остановиться где-нибудь на ночлег?
К моему удивлению, проводник совсем не разозлился. Наоборот, отнесся ко мне с пониманием и сочувствием. Он дружески положил руку мне на плечо и сказал:
— Я знаю, как вы устали. Мне и самому нелегко, но до венгерской границы осталось всего километров двадцать. Постарайтесь собраться с силами!
— Да я бы рад! Но для меня сейчас что двадцать километров, что двести — все равно. Я просто не могу!
И тут его прорвало.
— По-вашему, все равно? — Он захлебывался от ярости. — Но я вам говорю: здесь нельзя останавливаться даже на несколько часов. Гестапо наверняка держит всю округу под наблюдением. Почем вы знаете, может, за нами следят? Может, только и ждут, чтоб мы где-нибудь объявились?
— По-моему, вы преувеличиваете опасность. Если вы все еще беспокоитесь, потому что другой проводник не вернулся, так мало ли какие были на то причины! А даже если его схватили, он мог ничего не выдать.
Он смерил меня красноречивым взглядом, будто жалел, что связался с таким, как я, и, пожав плечами, сказал:
— Ну как хотите. Здесь неподалеку словацкая деревня, можно переночевать в ней. — Потом умоляюще посмотрел мне в глаза и прибавил: — Но для этого придется пройти добрых десять лишних километров: пять туда и пять обратно.
— Не расстраивайтесь так, — сказал я, пытаясь улыбнуться. Мне не хотелось с ним ссориться. — Вы и сами спокойно отдохнете.
— Вряд ли, — хмуро ответил он. — Я успокоюсь, только когда мы снова тронемся в путь.
Километра два мы шли по тропинке в полном молчании. Ноги болели ужасно. Когда мы вышли на дорогу, я собрал все свое мужество, попросил проводника показать мне нужный дом и предложил такой план: я пойду туда один, переночую, он же, если считает это опасным, останется в лесу, а утром мы встретимся, где он скажет.
— Вы же знаете правила, — спокойно возразил он. — С первой минуты похода мы неразлучны. Мой долг, что бы ни случилось, оставаться с вами до самой Венгрии, а там препоручить нашим людям в Кошице.
И хоть я был обижен на резкость, с которой он отчитал меня за то, что я устал, но не мог не восхититься таким ответом. Он действовал разумно, как верный, дисциплинированный боец Сопротивления, с хладнокровием и мужеством, на какие мало кто способен. Еще час мы шли по твердой дороге. После того как столько времени мы, точно рабочие лошади, месили ногами вязкую грязь, это было просто счастьем.