Поэтому врачи позволили мне каждый день посещать часовню. Однажды сопровождавшая меня монахиня опустилась там на колени рядом со мной. Я долго смотрел на ее смелое, открытое лицо и наконец решился пойти на риск. Говорить с ней, когда в часовне есть кто-то еще, я не мог и попросил ее подождать, пока я кончу молиться. Она не возражала. Я слышал тихое пощелкивание четок у нее в руках. Прохлада и умиротворение часовни, знакомый пряный запах ладана, непоколебимое спокойствие монахини придали мне уверенности. Я больше не сомневался, что могу положиться на нее. Наконец все, кроме нас, ушли. Тогда я наклонился и прошептал:
— Сестра, я знаю, у вас доброе сердце. Но мне еще важно знать, остаетесь ли вы доброй полькой?
Она коротко посмотрела на меня и, не переставая перебирать четки, просто сказала:
— Я люблю Польшу.
Но я уже и без слов прочел ответ в ее глазах. И торопливо зашептал:
— Я хочу кое о чем попросить вас, но сначала должен предупредить: это может оказаться для вас опасным. Разумеется, вы вольны отказаться.
— Скажите, чем я могу быть полезна. Если смогу, я это сделаю.
— Спасибо. Я знал, что вы согласитесь. Так вот, здесь в городе живет семья таких-то. У них есть дочь Стефа. Разыщите ее и расскажите, где я и что со мной. Скажите, что вас послал Витольд.
Витольд — мой подпольный псевдоним. Я дал ей адрес.
— Схожу прямо сегодня, — спокойно сказала сестра.
У меня словно камень с души свалился. Я сам толком не знал, чего жду от этой затеи, но теперь, по крайней мере, не чувствовал себя в полном одиночестве посреди враждебного мира. У меня появилась подруга, и я мог быть с ней откровенным. Передо мной забрезжила надежда.
На другой день я с нетерпением поджидал сестру. И встретил ее немым вопросом. Она прошептала:
— Через несколько дней к вам придет монахиня из соседнего монастыря.
— Монахиня? Зачем?
— Не знаю. Это все, что мне велели вам передать.
— Но…
— Померяйте температуру! — громко сказала она.
Два дня я провел как на раскаленных углях. Я понимал: раз друзья посылают ко мне безобидную монахиню, значит, что-то уже готовится. Долгожданная монахиня появилась на третий день после обеда, когда мои старички вразнобой сопели и храпели, согретые проникавшими в полутемную палату теплыми лучами закатного солнца. Нерешительно постояв на пороге, она на цыпочках направилась к моей кровати.
Ее бледное, с тонкими чертами лицо показалось мне смутно знакомым, но узнать ее с первого, беглого взгляда я не мог, а посмотреть повнимательнее не решался, пока она не подошла совсем близко. И тут я с испугом и волнением понял, что это сестра проводника, которого схватили вместе со мной[93].
Детским голоском, но твердо она сказала:
— Я из ближнего монастыря. Немецкие власти разрешают нам приносить еду и сигареты больным. Вам что-нибудь нужно?
Слабым, умирающим голосом я пробормотал что-то невнятное. Она разгадала мою хитрость и сказала достаточно громко, чтобы ее слова донеслись до ушей охранника:
— Простите, не слышу… — И, нагнувшись, прошептала: — Руководителям все известно, они просят подождать.
Я уже научился говорить, не разжимая губ, и, косясь на охранника, спросил:
— Что с твоим братом?
Ее глаза наполнились слезами:
— Мы ничего о нем не знаем.
Что было на это сказать? Все утешения прозвучали бы фальшиво.
— Передай им, что мне нужен яд. Я уверен, меня перевели сюда, чтобы я выдал местное подполье. Пыток я больше не выдержу. Чем скорее принять яд, тем лучше. Для всех! — Все это я проговорил, по-прежнему следя краем глаза за охранником.
— Понимаю. Берегите себя. Я вернусь через несколько дней.
Эти дни тянулись бесконечно, мучительно долго. Где-то там, за стенами больницы, как я догадывался, строились планы моего побега, но какие? Валяться и ждать было нестерпимо.
Наконец на шестой день девушка снова пришла и принесла сигареты и фрукты. Мы прибегли к той же тактике, что и первый раз. Я притворился, что не могу говорить, девушка наклонилась ко мне.
— Они всё знают, — прошептала она. — Тебя наградили Крестом храбрых[94].
Она сделала вид, что поправляет мне подушку, и опять зашептала, не глядя на меня:
— Я положила тебе под подушку капсулу с цианистым калием. Это мгновенная смерть. Но умоляю тебя, прибереги ее на самый крайний случай.
Я поблагодарил девушку взглядом.
После ее ухода я ощутил себя полным решимости и отваги. Теперь, что бы ни случилось, я вооружен. Яд был волшебным талисманом, я мог не бояться самого худшего: того, что не выдержу пыток, сломаюсь и выдам товарищей. При первой возможности я добрался до туалета и тщательно спрятал крохотную капсулу. Для этого девушка оставила мне кусочек пластыря телесного цвета, который я закрепил, как делают в таких случаях узники, в промежности.
93
Стефа Рысинская, в действительности Зофья Рысь, была сестрой не проводника, а Збигнева Рыся, руководителя подпольной ячейки в Новы-Сонче, обеспечивавшей сообщение с Будапештом.
94