— Погодите немножко, — сказал я. — Дайте отдышаться.
Но не успел договорить, как один из спасителей, здоровенный парень, нагнулся и взвалил меня себе на спину, как мешок с картошкой. Наверно, я сильно отощал, потому что он без малейшего усилия нес меня через лес[96].
Мы долго шли под покровом глубокой ночи. Наконец один из членов группы облегченно вздохнул и сказал тому, что нес меня:
— Здесь, я думаю, можно передохнуть.
Здоровяк положил меня на пригорок под деревом. Я прислонился к стволу, пытаясь очухаться.
— Курить хочешь?
Я отказался — от дыма я уж точно отдам концы.
— Дальше сможешь идти сам? — спросил здоровяк.
— Вряд ли. Еще далеко?
Вместо ответа он снова одним рывком закинул меня себе на спину. Мои спасители ровным быстрым шагом шли еще с четверть часа, пока не выбрались из леса на открытое пространство. Вынырнувшая из облаков луна осветила речку, я увидел слабый серебряный блеск на воде[97]. Все опять остановились, здоровяк поставил меня на землю. Его сосед вложил пальцы в рот и издал короткий пронзительный свист. Тут же из зарослей выскочили двое. Один с пистолетом, другой с немецким штыком, лезвие которого зловеще сверкало в лунном свете. Оба подошли к нам, изрыгая проклятия в адрес Гитлера и отпуская колкости по поводу «хлипких интеллигентов» — вечно с ними приходится возиться. После короткого общего совещания те двое куда-то удалились, а мы пошли гуськом вдоль берега, вслед за здоровяком. Минут пять шли, по щиколотку в грязи, и наконец перед нами возникла темная фигура.
— Всем привет!
Я узнал Сташека Росу[98], молодого краковского социалиста. В прежние времена он слыл бесшабашным гулякой и бабником. Никогда не поверил бы, что он может иметь какое-то отношение к Сопротивлению. От изумления я потерял дар речи. А он дружески хлопнул меня по плечу:
— Что с тобой, Ян? Поздравляю, что вырвался из лап гестапо. Не очень-то приятно нежиться в таких объятиях, а?
— Спасибо, Сташек, — пролепетал я. — Куда мы теперь?
Роса вытащил из прибрежных камышей лодку, мы все залезли в нее и отплыли от берега. Нас было пятеро — по крайней мере, на два человека больше, чем обычно умещается в лодке такого размера. Здоровяк сел на весла. Меня посадили перед ним, у левого борта. Надо было как можно скорее добраться до другого берега, но течение сносило нас на середину реки. Гребец старался изо всех сил, но справиться не мог. Он ругался, а лодка все сильнее раскачивалась. Мне захотелось размять руки, и я на минуту перестал держаться, тут-то меня и швырнуло через борт. Здоровяк не растерялся: отпустив одно весло и орудуя вторым, он схватил меня освободившейся рукой за шиворот. Другие помогли ему, и меня втащили в лодку. Поистине, этот человек был наделен недюжинной силой и огромным самообладанием.
Теперь я лежал на дне, насквозь промокший и трясясь от холода. Такое перемещение тяжести — кто бы мог подумать! — сделало лодку более послушной. Преодолевая течение, мы через час достигли другого берега. Я окоченел и пытался согреться, хлопая руками по бокам и подпрыгивая то на одной, то на другой ноге. Сташек спрятал лодку в камышах. Мы снова углубились в лес. Нас здорово отнесло течением, так что Сташек не сразу сориентировался. Но все-таки разобрался, и еще часом позже мы вышли из лесу к какой-то деревне. Вдалеке виднелся сарай, к нему-то мы и направлялись. Роса внимательно огляделся, желая убедиться, что мы у цели. И вместо прощания сказал:
— Конечная остановка! Здесь мы расстанемся. Ты заходишь в сарай, с головой зарываешься в сено и спишь. Завтра утром тебя заберет и спрячет хозяин. Гестапо поищет-поищет тебя и перестанет. Тогда мы за тобой придем.
Я стал горячо благодарить своих спасителей, но Сташек с насмешливой улыбкой перебил меня:
— Не распинайся особенно. У нас было два приказа. Первый — сделать все возможное, чтобы устроить побег и доставить тебя в безопасное убежище. А второй — ликвидировать тебя, если операция не удастся… — Он помолчал и прибавил: — А благодарить надо польских рабочих — это они тебя спасли.
— Приятных снов! — сказал здоровяк.
Остальные первый раз за все время нарушили молчание, чтобы попрощаться со мной, и вся группа ушла.
Я забрался на чердак и повалился в душистое сено. Я снова был свободным человеком.
Глава XVI
«Агроном»
На время, пока гестапо меня ищет, надо было где-то затаиться и переждать. Как и следовало ожидать, на всех железнодорожных станциях и ведущих из города[99] дорогах было установлено строгое наблюдение. Досматривали все поезда и автомобили, всех пассажиров и пешеходов. Однако никто не пострадал и никого не арестовали. Подкупленный охранник тоже бесследно испарился. Вероятно, немцы решили, что он и был единственным сообщником моего побега, поэтому поляков не особенно трясли. Позднее я пытался узнать о его дальнейшей судьбе; мне сказали только, что его «пустили по рукам», — на языке подпольщиков это означало, что такого человека заставляли принимать участие в других операциях под страхом быть выданным гестапо. В детали же меня не посвящали[100].
98
100
О цене, которую пришлось заплатить тем, кто организовал его побег, Карский узнал лишь в 1986 г., когда были опубликованы исторические исследования Станислава М. Янковского на эту тему. Из четырех членов спасательной группы на свободе остался только Збигнев Рысь, который впоследствии сам стал курьером Армии Крайовой между Польшей и Венгрией. Его сестру Зофью Рысь гестапо арестовало в Варшаве, в 1941 г. ее отправили в лагерь Равенсбрюк. В 1945 г. она вернулась и после войны стала популярной в Польше актрисой; скончалась в 2003 г. Троих других членов группы и лесника, который прятал курьера Витольда, арестовали и пытали, никто из них не выжил. Учитель Тадеуш Шафран был расстрелян 21 августа 1941 г. в окрестностях Новы-Сонча, а лесник Феликс Видель, Кароль Глуд и семнадцатилетний Юзеф Енет погибли в Аушвице. Все они были награждены Крестом храбрых. А к жителям Новы-Сонча немцы применили правило «коллективной ответственности»: 32 человека, в том числе два священника, были расстреляны 28 августа 1940 г. за предполагаемую помощь в организации побега Карского.