Они летели из того дальнего леса. Было видно, что противник хотел разбить нашу батарею. А мы находимся рядом с ней. Значит, он накроет и нас своими снарядами. В таких случаях ищешь место, где можно укрыться, но место ровное ни бугорка, ни ямки. Я увидел борозду пашни и бросился туда, Звягинцев за мной. Прижавшись к земле, по-пластунски пополз к леску, в котором были наши лошади. Мой земляк от меня не отставал. Мы ползём, а немец бьёт, снаряды летят один за другим, слышен вой их полета, взрывы и свист осколков. Я выглянул из борозды и увидел, как от нашей батареи только щепки летят в разные стороны. Вот сволочь, думаю, и откуда он взялся? Били, его били фашиста, а он до сих пор живой, проклятый. Пробравшись, к лесочку, пригнувшись, побежали к своим лошадям. Зарослей между деревьями не было и поэтому бежать было легко.
Здесь был слышен грохот канонады, но снаряды здесь не взрывались. Значит, цель противника была наша батарея. Издали я услышал тревожное ржание лошадей, я ещё подумал, раз ржут, значит, живые. От этого мне стало как-то легче. Подбежав к лошадям, я увидел, что они целы, но очень напуганы. Я подошёл к ним, взяв под уздцы, легонько хлопал их ладошкой по шее, одним словом, успокаивал. Канонада орудий прекратилась также неожиданно, как и началась. Мы оставили лошадей и побежали, каждый к своей батарее, зная, что там наша помощь точно нужна.
Выбежав из леса, я увидел, что от нашей батареи практически ничего не осталось. Все пушки настолько были разбиты и искорёжены, что годились только на металлолом. Котёл от полевой кухни, в которой варилась каша, валялся в стороне пробитый в нескольких местах. Из всего состава батареи не осталось и половины. Несколько человек было ранено. Вернулся из штаба командир батареи, увидел, что натворил фашист, немного помолчал, опустив голову, затем нам сказал: «Соберите раненых и идите к штабу полка, скоро и я к вам подойду». Мы принялись поднимать раненых, кто мог идти сам, тот шёл, а многих пришлось тащить на себе. Дав нам задание, он направился смотреть, что осталось от его батареи, затем повернулся к нам и спросил: «А лошади-то целы?» Получив утвердительный ответ, он сказал: «Хорошо, хоть здесь повезло, а то пришлось бы пушки на себе тащить». Оставшиеся в живых оказали помощь раненным и потащили их санбат, кого на носилках, а кого на плечах. Пришли санитары и помогли нам оказывать помощь раненым. Когда раненых доставили в санбат, мы со Звягинцевым вернулись за лошадьми. Этой же ночью весь лесной массив, откуда по нам били, окружили наши войска. Там было много артиллерии, танков, катюш и другой военной техники. Затем они начали расстреливать лесной массив, где засел враг.
На следующий день, утром из того леса, наши солдаты вывели очень много солдат власовцев. Их, в сопровождении бойцов с автоматами, куда-то увели. Бойцы, которые участвовали в разгроме этой группировки, говорили, что в лесу убитыми осталось больше чем вывели из леса. Вот такой у меня был последний бой. То, что мы со Звягинцевым и капитаном Журовым остались живы, нам просто повезло, потому что нас, во время обстрела там не было.
Пока отец мне всё это рассказывал, у меня на языке так и вертелось спросить его, правда ли то, что я слышал от бывших фронтовиков во дворе склада нашего Андрея. А слышал я вот что. Рабочие склада, все фронтовики, когда садились перекурить, то, как всегда, у них разговор был о войне. Конечно, война три года назад как закончилась, и поэтому воспоминания были ещё свежи. Каждый из них рассказывал, что у кого и как было на фронте. Мне это было интересно, и я, тринадцатилетний мальчишка, сидел рядом с ними и слушал. Они там рассказывали много о чём, но мне врезалось в память то, как наши бойцы водили пленных немцев в штаб полка, чтобы их там передать, кому следует. Я не знал, как у тато об этом спросить, ведь этот разговор у нас шёл в то время, когда я собирался в армию, кажется, и сам должен понимать что к чему. Но понимать это одно, а знать от очевидца это совсем другое. Но как только отец закончил свой рассказ, я осмелился и у него спросил: «Тато, когда я ещё жил у Андрея и в свободное время работал у него на складе, то от складских рабочих слышал, что тех немцев, которые в конце войны пачками сдавались в плен, конвоиры иногда до штаба полка и не доводили. Так ли это было в вашей батарее или вам фашисты в плен не сдавались?» Отец немного подумал, а затем говорит:
— Да почему не сдавались? Сдавались и нам. По этому поводу я тебе, сынок, так скажу, сам я пленных в штаб полка не водил, так как должность коневода это должность особая, и кто попало, лошадьми управлять не может, вот поэтому нас, коневодов, на такое задание не посылали. А вот подносчики снарядов этим занимались, как чуть что командир батареи даёт им задание: сопроводить пленных в штаб полка. Особенно много немцы сдавались, когда наши войска соорудили им котёл на нашей западной границе, тогда они из леса выходили пачками. Не успели наши конвоиры отвести первую партию немцев, как из леса выходит другая группа — человек 5–6 фрицев, а иногда и больше. Смотришь, идут из леска группа немцев с поднятыми руками и кричат: «Русс, Гитлер капут». Пришли к батарее, сдались в плен, командир поручает двум бойцам отвести пленных в штаб полка. А штаб полка находится в тылу, в километрах шести-семи от передовой. Пока туда, да пока их там сдашь, а потом пока вернёшься, пройдет часов пять, а за это время где будет твоя батарея, не известно. Может, она будет стоять на месте, а может километров за двадцать выдвинется на запад. Вот и попробуй тогда её догнать. Хорошо если помотаешься по фронту и всё-таки, догонишь, как я догнал свою батарею. А если нет, да ещё можешь в руки к СМЕРШу попасть, тогда пиши, пропало. В военное время, толком не разобравшись, такого бойца могут признать шпионом и запросто поставить к стенке. Так что в такой обстановке выбираешь, что для тебя лучше: или спасать фашиста, который пришёл убивать нас, или спасать себя, чтобы сохранить свою жизнь для дальнейшей войны с фрицами и для своих деток.