Если бы кто-нибудь мне сказал в 1909 году, что я и сама буду употреблять подобные выражения!
В тот вечер Адольф Больм, окрыленный успехом в «Половецких плясках», этом «гимне мужественности русского человека», сообщает о своем плане заснять наши спектакли на кинопленку. Все подготовлено. Определены площадки, техработники, меценаты. Не учли только недоверия Дягилева по отношению к кинематографу. Едва узнав об этом, Шиншилла, к горькому разочарованию Больма, вышвырнет из театра кинокамеры.
Воспользовавшись турне 1917 года, этот чудесный танцовщик, один из лучших в труппе, дезертировал, оставшись в Америке. И сколько еще за ним последовало… Каков парадокс – человек такого масштаба, как Дягилев, безумно увлекавшийся любым новшеством и обладавший истинным чутьем провидца, так невзлюбил «седьмое искусство»! И какая жалость для последующих поколений – ведь они, всерьез интересуясь «Русскими балетами», располагают только коротенькими фрагментами, заснятыми на пленку тайком.
«Русские балеты» и Голливуд: мне надо будет вернуться к этому. А пока я продолжу внимательно перечитывать статью из «Светского сплетника», думая, о скольких же памятных фигурах тем нет и речи!
Нелидов, российский посол в Париже, – в следующем году ему будет суждено умереть. Делькассе? В 1913-м я снова увижусь с ним в Санкт-Петербурге, где он на краткий срок окажется в должности посла Франции в момент объявления войны.
Марселя Прево, модного писателя, совсем забудут. Как и Франсиса де Миомандра, лауреата Гонкуровской премии. Жаль. Именно ему, равно как и его друзьям из «Клуба длинноусых», я обязана открытием Парижа – они послужили мне гидами. Кто теперь помнит этих молодых людей с тщательно подстриженными усами, еще более прустовских, чем даже сам Пруст, сплошь эрудитов, жеманных и отчаявшихся в жизни, влюбленных в Венецию и Красоту во всех ее проявлениях, в среде которых мне так повезло побывать. Там были поэт-символист Анри де Ренье, зять Эредиа[22], его жена, публиковавшаяся под псевдонимом Жерар д’Увиль; Эдмон Жалу, ее любовник; Шарль де Бо, полиглот и космополит; Эжен Марсан, автор «Похвалы лени», и Эмиль Анрио, написавший «Похвалу любопытству»; граф Жильбер де Вуазен, внук балерины Марии Тальони, подаривший мне веер знаменитой бабки (увы, этот веер так и остался в Петербурге)… А еще дражайший Жан-Луи Водуайе в своих вечных панталонах в черно-белую клетку, первый французский автор, сотрудничавший с «Русскими балетами», – он будет переписываться со мной вплоть до самой смерти. В будущем администратор «Комеди Франсез» при правительстве Виши, он, как и другой поэт из «Клуба длинноусых» Абель Боннар, в те же годы станет министром национального образования, и после Освобождения его сместят.
Не только хозяйка дома была без ума от прославленного Марселя. Среди приглашенных была еще и маркиза де Шевинье, «у которой друзей столько же, сколько и жемчужин», послужившая прототипом герцогини Германтской, так же как граф Греффюль – моделью для графа Германта. Мисю Эдвардс-Серт можно узнать в чертах мадам Вердюрен, а Робер де Монтескью – это в прустовской эпопее барон Шарлюс. Пруст, с которым я имела возможность встретиться несколько раз, проявил себя настоящим фанатом «Русских балетов», в особенности Бакста. Для меня он остается интровертом «в зеленой маске призрака» – в таком обличье он как-то вечером провожал меня до отеля после ужина у Миси. Его интимный друг, восхитительный Рейнальдо Ан, родом из Каракаса, создаст в 1912 году для Дягилева «Синего бога».
Жанна Пакен? В тот самый вечер она предложила мне носить ее шляпки, дабы, по ее выражению, «сделать рекламу», что я приняла за привилегию и честь. Да и сейчас на верхней полке моего гардеробе хранится сшитый ею капор, завернутый в наволочку. Мое фото в этом элегантном головном уборе красуется на обложке номера «Тэтлера», в котором меня назвали «самой великой из всех великих русских балерин, покоривших мир», что вызвало ярость у Анны Павловой. Мне рассказывали, что она порвала этот журнал на мелкие клочки.
О Павловой в статье из «Светского сплетника» нет ни слова. Однако это не значит, что о ней позабыли, – она тогда уже была звездой. Ведь это она была изображена на знаменитой серо-голубой афише сезона 1909-го, задуманной Сомовым. Из этого я делаю заключение, что ее не было на том рауте у Греффюлей. Это значит, что она появилась скорее до, чем после, ужина-спектакля у семейства Эфрюсси, на котором, как я описывала в «Моей жизни», мы с Анной станцевали вместе «Сильфиду» на свежем воздухе вокруг фонтана в стиле рококо, отражаясь в затененном от плюща зеркале, где наши деформированные, вытянутые силуэты казались персонажами фантастической сказки. И действительно, после этого Павлова вдруг исчезла из Парижа. Вместо того чтобы разделить наш общий успех в Шатле, она предпочла станцевать соло в Берлине.