«Тысяча и одна ночь» с ее оригинальными сказками Индии, Египта, Персии, Китая и Аравии великолепно отвечала образу Востока – многоликого, фантастического и похожего на рай. Драматургию доверили Бенуа, сценографией занимался Бакст. На готовой афише значилось: «Шехеразада, по либретто Льва Бакста», что повергло в ярость Бенуа и спровоцировало ссору двух приятелей. Совместный труд, которым так гордился Дягилев, тоже оказался палкой о двух концах…
Из оригинального текста был взят всего один эпизод – самый первый, служащий рамкой для всего повествования: царь Шахрияр узнает из уст своего брата, что он – обманутый муж. Сделав вид, будто отправляется на охоту, он неожиданно возвращается и действительно застает во дворце оргию. Музыкальным сопровождением послужила симфоническая сюита Римского-Корсакова под названием «Шехеразада», давшая название всему балету. Хотя центральной героиней была вовсе не Шехеразада – рассказчица сказок, а любимая рабыня Шахрияра, прекрасная Зобеида, – было решено оставить название «Шехеразада», хорошо всем знакомое.
Акцент, как и в «Клеопатре», был сделан на декорациях и костюмах, придуманных и нарисованных Бакстом с некоторым участием Бенуа. Существует тысяча и одно описание этого балета, названного в ту эпоху революционным, и я часто исполняла в нем роль Зобеиды. Поскольку роль создавала не я, то я и мало говорю о ней в «Моей жизни», но не могу отказать себе в удовольствии через пятьдесят девять лет собрать воедино все воспоминания, чтобы по-своему воскресить их в памяти.
Декорация под широчайшим тентом изображает внутреннее помещение гарема. На переднем плане: ниспадающие пронзительно-бирюзовые драпри, усеянные розами, – они контрастируют с коралловым полом, устланным разноцветными коврами. С потолка свешиваются тяжелые лампы Аладдина. Слева – смутно видна лестница. В далекой перспективе – очертания дома типично мусульманской архитектуры, с кривыми арочками; это обрисовывает главное направление взгляда, истаивающее в голубовато-прозрачном свечении. Справа – несколько колонн, балюстрада, зарешеченные окошки с балконами, можно лишь догадываться, какой волшебный сад скрывается за ними. Танцовщики в костюмах тех же рубиново-красных, зеленых и топазово-голубых тонов, что и декорации, с вкраплением черных и золотых пятен, подпрыгивают, извиваются, делают внезапные телодвижения.
Фокин задумал хореографию в таком же разнузданном стиле, что и в «Половецких плясках» – но с похотливым покачиванием бедрами и чувственными позами. Нужно было сделать так, чтобы движения полностью соответствовали теме балета, даже с риском отступить от приснопамятных законов маэстро Петипа: прямой спины, расслабленной шеи и пяти «открытых» позиций ног и рук. Вместо того чтобы делать побольше общеизвестных приемов, фигур, обычных для классического танца: кошачий шаг, антраша, жете и другие пируэты, – Фокин сконцентрировал внимание зрителя лишь на нескольких сцеплениях, зато стилизованных, выразительных. Как позднее – в музыкальных фразах «Болеро» Равеля – эти сцепления повторялись снова и снова, впечатывались в вас, околдовывая и вводя в транс.
На премьере партию Зобеиды поручили Иде Рубинштейн – она была придумана специально для нее, и в ней она завоевала успех еще оглушительнее, чем был у нее в «Клеопатре». Этому триумфальному выступлению она и обязана тем безумным порывом, превратившимся в легенду, который заставил д’Аннунцио вбежать за кулисы, пасть перед ней на колени и долгим поцелуем сквозь тунику поцеловать ее между ног.
Холодная как мрамор, мрачная и бледная почти как мертвец, Ида мало танцевала в «Шехеразаде». Она, как и в «Клеопатре», скорее мимировала, довольствуясь редкими медленными движениями, простыми, но яркими и эротическими позами, органичными для ее скульптурной пластики. Ее игра, сведенная к главному, от этого становилась интенсивнее. Моя версия 1911 года окажется иной, менее драматичной, более хореографичной, но я прекрасно знаю, что Ида в этой роли так и останется неподражаемой.
Едва Шахрияр и его брат успели уехать, как Зобеида, увешав себя украшениями, разлеглась на диванах и приказала главному евнуху, которого играл маэстро балета Чеккетти, позвать черных рабов. Тут из бронзовых ворот выбегали рабы в одеждах медного цвета, а из серебряных ворот – в одеждах серебряных, и все они бросались совокупляться с подругами Зобеиды. Среди них была и София Федорова, которой так восхищался Ага Хан, – да, та самая, что потом сошла с ума.