Благословенная дверь открывается, но стоит мне впорхнуть в свою обитель, приемную, как что-то в воздухе меняется. Незаметно так, по непонятной причине я торможу. Будто затылком почувствовав смрадное дыхание смерти. Замираю, как маленький беззащитный сурикат в поисках укрытия, когда слышу ЭТО.
Тихий-тихий всхлип.
Нет-нет-нет, Господи, умоляю, хоть бы мне все это показалось. Пожалуйста.
Очередной звук надрывного плача, а мое сердце колотится в бешеном ритме перепуганного насмерть зверька. Ну почему, вот почему мне настолько не везет? Что в этой жизни я делаю не так?
Знаете, какой самый большой кошмар для мужчины? Женская истерика. Да, мы не суровые герои романов. Не брутальные мены, способные обнять свою хрупкую даму, устроив ее бедовую головушку с кучей жужжащих странных мыслей на плечико. НЕТ.
Большинство из нас не умеет справляться со слезами. И вовсе не от того, что мы черствые, ничего не понимаем. Нас просто никто этому не учил. Поверьте, мамы стараются скрыть от мальчиков свои соленые дорожки на глазах. Тебя учат быть мужиком, которому чуждо подобное. Но в тот момент, когда твоя девушка/знакомая/подруга начинает реветь — мы теряемся. Хотим сбежать подальше, хоть в Гондурас, лишь бы забыть, как страшный сон.
Именно поэтому как предок истинных мужиков, я крался к своему столу, умоляя мысленно ничего не скрипеть, не шуметь, не дребезжать. Дабы Марина Марьяновна не услышала, продолжая топить кабинет потоком воды из собственных глаз. Почти настиг кресла. Бросая взор на время. Черт, до окончания рабочего дня еще полтора часа минимум, а у меня там ниагарский водопад сейчас затопит завод. Рыдания стали громче, от неожиданности рухнул на сиденье, скрипнув так громко в тишине приемной, что сам испугался. Затих аки мышь, жду. За дверью продолжаются всхлипы, крещусь от облегчения — не слышала. И только потянулся к стаканчику с ручками, как будто по чьему-то злому умыслу задел дурацкий степлер, который сам же устроил на краю стола.
Грохот показался настоящим взрывом бомбы в поле.
— Пусть она не услышит, пусть она не услышит, — скрещиваю пальцы в надежде, шепча мантру, когда из приоткрытого кабинета Стерляди раздалось сдавленным голосом:
— Кирилл?
Тля-я-а, все Ливанский, попался подстреленный тушканчик в лапы зверя. Теперь точно спасение в конце тоннеля при смерти. Можно скажу: я в домике, меня нельзя трогать? Как в детстве, глаза закрыл — все, чудовище не видит.
Наступившая тишина создает нереальное давление на барабанные перепонки. Прямо слышу, как кровь гоняет на скоростях по организму, питая органы, разнося поднявшийся на пару уровней адреналин. Серьезно, вставать боюсь, да и Стерлядь там притихла. Может ее в иное измерение засосало туда, где мужчины способны справляться с такими проблемами? Уж точно мне в том кабинете делать нечего.
На самом деле, чего-то там притихла.
Спустя несколько пару минут судорожного молчания с обеих сторон реально забеспокоился, ведь что случись с меня же и спросят. А если она прыгать с окна вздумала? Там хоть крыша, да все равно убиться можно или покалечится. Только по этой причине встаю, перекрещиваюсь, смело шагая к злосчастному месту обитания демона, заливающего наш казенный линолеум своими рыданиями.
— Марина Марьяновна, вы бы аккуратнее, так можно стол прожечь кислотным дождем вашим, — что я несу, сам не понимаю. Молчать бы лучше, идеальнее не заходить сюда совсем. Потому что красноносая Стерлядь с потеками туши, размазанной по лицу косметикой да заплаканными глазами явно шутить, не настроена. Сейчас возьмет папку потолще, бросит в меня нерадивого и нет больше Кирилла Ливанского — любимца женщин, детей да фанатов космической боевой фантастики. Вот не померла бы последняя на бумаге в читательском интересе, не мучился сейчас угрызениями совести глядя на несчастное маленькое создание с взъерошенными волосами.
Хотя зря ее пожалел, ой зря.
— Издеваться пришел? — зарычала не хуже пантеры в зоопарке. Я такую видел, агрессивная кстати. Все пыталась прогрызть клетку, голову хихикающим туристам откусить. Шутить даже перехотелось, правда, вряд ли бы мне этот маленький шмыгающий гном что-то сделал.
— Был бы в этом какой-то смысл, — уже смелее захожу внутрь, осматривая убранство, отмечая сейчас, забитый по самый верх шкаф с папками с финансовыми документами — жуть, как интересно. Смотри, сколько хочешь, если нужно изобразить безразличие. И унылые стены вызывают желание собой полюбоваться.
Дернул иголку кактуса, поморщившись от боли в пальце, возвращаясь взглядом к настороженной Марьяновне. Женщина в слезах даже при самом сволочном характере вряд ли кого-то способна напугать.
— Тогда зачем? — выдохнула, все еще настороженно косясь. Странная такая, сначала ревет, потом удивляется, почему люди на это вообще реагируют. Может я тут обстановку разрядить пришел или там, по делу. Вообще не должно быть никакого интереса ко всему происходящему. Но я тут, сам не понимая отчего.
— Да вот, смотрю, главный демон тут в платочек сопит. Надо, думаю, поинтересоваться. Не насморк ли настиг, а то мало ли, — пожал плечами, осторожно огибая стол, присаживаясь на самый краешек подле сидящей Стерляди. Голову подняла, в глаза мне, чтоб смотреть.
— Не дождешься, — усмехнулась, чуть-чуть совсем, но все же заметно на фоне припухших глаз, да размазанной штукатурки. Жуткое зрелище, вот, правда.
— Я вам так скажу, Марина Марьяновна. Вы бы умылись, — наклоняюсь ниже, разглядывая черные комочки на ресницах. Помада и та частично потрескалась на губах, серьезно, не могу на нее без смеха смотреть. — Китайцы вас за панду примут. Заберут в зоопарк, в клетку посадят. У них, знаете ли, каждый бамбуковый медведь на счету. Могут разве что только в аренду другим странам сдавать на умиление жителям по мирному договору…
Ой-ой-ой, вот почему я никогда не могу вовремя затормозить собственный язык. Сейчас она меня убьет, тогда ни Самойлову книгу, ни сам не доеду до Мексики на Новый год, как мечтал. Все Ливанский, на том свете будешь постройки ацтеков разглядывать с облачка.
Уже с миром попрощался, жизнь свою прекрасную вспомнил, поговоревать успел да сорок дней в голове справить. Так хорошо видимо праздновал эти дни, что не сразу понял, кто рядом так безбожно ржет. Не смеется, не хихикает, а именно ржет. Ревет, как тюлень на лежбище над моим последним путем в никуда.
— Чего смешного? — удивляюсь ей, честное слово. То зыркает, как зверюга, то смеётся, как лошадь Пржевальского. А она слезы от смеха вытирает, окончательно убивая остатки эстетической красоты на лице, и головой в ответ трясет.
— Дурак ты, Ливанский, — наконец произносит, глядя на меня более ясным взглядом. Не воет от горя — прекрасно. Значит, самоубийство с моим убийством отменяются. Даже сел на стол, облегчение такое наступило. Оборзел вконец, улыбаясь, демонстрируя прекрасную работу своего стоматолога.
— Вот видите, Марина Марьяновна, вы начальник — я дурак. А вместе у нас полный штиль с идиллией на рабочем месте, — пока салфетки влажные искала судорожно, да стирала месиво из косметики на лице, продолжал на жёрдочке своей сидеть. Немного залюбоваться успел, тем, как постепенно отчищается кожа от остатков продукции, призванной превратить женщину в богиню. Возможно оно и так, однако состирывать вашу помаду с рубашки, различные крема с половиной ресниц — полный отстой. Хотя признаюсь, так все женщины действительно ярче, краше, да интереснее.
— Ладно, Ливанский, посмеялись, хватит, — проворчала, вновь включая начальницу, выбрасывая в мусорку использованные салфетки. — Исчезни, мне нужно носик припудрить.