Как Джон. Ох, какой же дурой она была, какой же дурой…
— Элизабет! — Как только он двинулся к ней, она отпрянула столь резко, что ударилась о противоположную стену.
— Не смейте прикасаться ко мне! — процедила она с яростью. — И впредь не давайте волю рукам. Вы, наверное, думаете, что совершенно неотразимы, но есть одна женщина, на которую не действуют ваши чары! — Пусть он поверит в это, отчаянно молила она, когда гневные слова слетали у нее с языка. Пожалуйста, Боже, не дай ему догадаться, какие чувства он во мне пробуждает.
— Что это значит, черт возьми?..
Элизабет неистово замахала руками, как только он вновь сделал попытку приблизиться.
— Я знаю таких, как вы, господин де Сернэ. Ваше хобби — соблазнять женщин при любой возможности, разве не так? Уверена, вы даже не можете вспомнить имена всех своих подружек. Я не из их числа и не желаю играть в эти игры.
— A-а, понимаю. — Он посмотрел на нее сверху вниз сверкающими от гнева глазами. — Dans la nuit, tous les chats sont gris? Вы думаете, я действую согласно поговорке? Вы полагаете, что я мужчина именно такого сорта?
— Что? — Она не имела понятия, что означают слова, сказанные им по-французски с такой горечью.
— Ночью все кошки серы, — перевел он. — Вы думаете, я бабник, донжуан, этакий бесчувственный, аморальный тип?
— А разве не так? — Она была рада, что позади находилась стена, позволявшая ей держаться прямо.
— Не беспокойтесь, Элизабет. — Он неожиданно отступил на шаг, и словно завеса опустилась на его лицо, скрывая эмоции. — Я в достаточной степени мужчина, чтобы уважать чувства и желания женщины. Вы понимаете? — Он повернулся и зашагал по коридору, небрежно бросив через плечо: — Вот дверь в апартаменты, которые вы и Джулия будете занимать, пока гостите у моих родителей. — Он открыл дверь, прорезанную в длинной стене, которая была вся увешана дорогими картинами в богатых резных рамах и прекрасными гравюрами. — Тут есть все необходимое, и, я полагаю, вы будете довольны комфортом.
Ей потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с силами и последовать за ним, но теперь она ступала твердо, распрямившись и подняв голову.
— Спасибо. — Элизабет прошла вслед за ним в роскошно обставленную комнату.
— Кто-нибудь из горничных принесет вам с сестрой холодный ужин. Я думаю, Джулия уже заканчивает разговор с моей матерью. Обычно здесь завтракают в восемь часов, но если вы предпочитаете завтракать в постели, то скажите об этом горничной, когда она принесет ужин.
— Благодарю вас, — еле слышно произнесла Элизабет. А тем временем в ее душе раздавался безмолвный крик: «Уходи, уходи! Только уходи, ради Бога!» Она мысленно проклинала себя за слабость. Чувство унижения было таким подавляющим, что Элизабет хотелось помотать головой, чтобы избавиться от него, но она вовремя остановилась, хотя пылающие щеки, конечно же, выдавали ее чувства. — Спокойной ночи.
Оставшись одна, она уткнулась лицом в ладони и крепко зажмурилась, лишь усилием воли сдерживая жгучие слезы. Как она могла так вести себя? Она ведь не любила Филиппа. Он высокомерный, властный. Его самоуверенность чудовищна. А она упала прямо ему в руки как перезрелый персик.
Элизабет громко застонала. Ну, нет, она не собирается поддаваться трюкам, которые еще может выкинуть Филипп де Сернэ. Ей придется покидать Францию одной. Она возьмет такси до аэропорта и улетит назад в Англию.
Когда несколько минут спустя в комнате появилась Джулия, у нее оказалось заплаканным лицо, но она выглядела более умиротворенной, чем когда-либо после смерти Патрика.
— Ваш разговор прошел хорошо? — ласково спросила Элизабет, прекратив распаковывать чемоданы в огромной спальне и выйдя в гостиную, где Джулия сидела, поджав ноги, в одном из больших кресел, расставленных по всей комнате.
— Ах, Бетти… — Джулия покачала головой. — Что перенесла эта бедная женщина! И теперь она полна раскаяния. Она чувствует себя ответственной за несчастье, хотя и не знает всех подробностей происшедшего с Патриком.
— Поэтому ты собираешься остаться здесь, пока не родится ребенок, — заключила Элизабет.
— Не знаю… Она хочет, чтобы я осталась. — Джулия поднялась с легкостью, которую только позволяла ее отяжелевшая фигура, и приблизилась к Элизабет. — Ты не стала бы возражать против этого? Я думаю, что таким же было бы и желание Патрика.