Джон заставил ее чувствовать себя пылью под ногами, когда взял ее невинность, использовал ее тело, а потом исчез, не сказав ни слова. Она верила ему, любила его, но волшебная сказка обернулась чудовищным обманом.
Тогда она бродила по ночным улицам, не в состоянии заснуть из-за мучившей ее душевной раны. Она смотрела на других женщин, уродливых, некрасивых, и спрашивала себя, чем же они отличаются от нее, как мужчины могут любить их? Джон, а теперь вот и Филипп заставляли ее чувствовать себя достойной лишь презрения и жалости.
— Элизабет!
— Нет! — Филипп исчез, словно растворившись в воздухе, и на его месте возник Джон. Элизабет реагировала на это превращение со всей горечью и болью, накопившимися в сердце. Она подлетела к нему, молотя его кулаками в грудь и завывая, словно раненый зверь. Ошеломленный, он на мгновение застыл неподвижно, затем быстрым движением схватил ее за запястья, поднял и быстро понес по направлению к дому.
Когда Бетти почувствовала, что ее ноги оторвались от земли, стремление кусаться, пинаться и разрушать все, что попадет под руку, сменилось бурным приступом рыданий, и теперь, пока ее несли, она продолжала оглашать окрестности истерическим плачем, совсем не похожим на простой женский плач и немыслимым для нее прежде. Это было протестом против всей несправедливости и боли, что ей пришлось вынести из-за роковой гримасы судьбы. Ведь она ни в чем не виновата, ни в чем! И разве справедливо именно ей платить такую цену…
— Выпейте это. — Элизабет не заметила, как они оказались в доме, но через минуту почувствовала себя лежащей на чем-то мягком и обнаружила, что пальцы ее руки сжимают стакан. — Выпейте все до дна.
Ей удалось сделать несколько глотков крепкого напитка, прежде чем она вновь откинулась на мягкую софу. Слезы все еще струились из ее глаз.
— Перестаньте плакать — уже хватит. Вы слышите меня, Элизабет?
Тон его голоса и ласковая теплота прикосновений, когда он взял ее руки в свои, подействовали на нее успокаивающе. Рыдания начали стихать, превратившись в короткие всхлипывания, а затем в беззвучную дрожь.
— Ну вот. Все прошло. Побудьте пока здесь, не уходите, а я схожу за чашкой кофе, согласны?
Элизабет с трудом открыла припухшие веки, смутно сознавая, что выглядит, должно быть, так же плохо, как себя чувствует. Она никогда не умела плакать красиво, даже слезами радости. Ее нос всегда становился красным, глаза опухали, а лицо покрывалось пятнами.
— Простите меня. — Эти слова сопровождались последним, одиноким всхлипыванием. — Я не хотела этого. Я не хотела…
— Это мне следует извиниться. Я был тупым и неуклюжим и говорил о вещах, которых не должен был касаться.
— Нет. — Она посмотрела на него пришибленно, так как нотка раскаяния в его тихом, почти ласковом голосе вновь усилила ее страдание. — Это моя вина. Я не знаю, почему так повела себя. Вы, должно быть, думаете, что я сумасшедшая.
— Элизабет, показывать свои чувства не преступление.
— Знаю. — Хоть бы он надел что-нибудь на себя, мысленно молила она. Элизабет знала, что у французов мало что запрещено, что натуризм обычен на французских пляжах, но в данный момент его полное пренебрежение к своей наготе породило для нее серьезные проблемы, — и он еще хотел говорить о чувствах!
— Нет, вы этого не знаете. Вы как осторожная устрица в море жизни — изо всех сил держитесь за свою раковину.
— А что происходит, когда устрицу вынуждают покинуть свою раковину? — спросила Элизабет. — Она теряет все!
— И это все, что вы чувствуете? То есть, если вы откроетесь, начнете жить опять, вы потеряете все во второй раз?
Он не понимал — она видела, что он не понимал. Но, несмотря на это, он был так близок к истине! Элизабет пристально и с тревогой смотрела на него широко распахнутыми фиолетово-синими глазами.
Филипп медленно покачал головой и вышел из комнаты.
Был ли он действительно озабочен ее чувствами ради нее самой, или все это внимание имело конечной целью затащить ее в постель? — спрашивала она себя. Филипп не делал секрета из того, кем был, и какой образ жизни вел.
Филипп вернулся, неся поднос с кофе, на нем были надеты черные джинсы, но торс оставался открытым, а ступни ног босыми. И хотя вид его мускулистой груди по-прежнему будоражил ее чувства, это было лучше, чем иметь перед глазами все его великолепное тело. Он не проронил ни слова, только передал ей кофе, но Бетти чувствовала его внимательный взгляд на своем бледном лице с того момента, как он вошел в комнату.
Наполнив свою чашку, Филипп уселся рядом с ней, и, когда она попыталась спустить ноги на пол, он помешал ей сделать это, положив руку на одеяло, которым они были прикрыты.