Он дал ей понять, что сделал трудное и болезненное признание, поведав о своей личной драме ради улучшения их родственных отношений и, в конечном счете, ради Джулии и ее ребенка. Это все. Больше за признанием ничего не стоит. Острое сексуальное влечение, которое возникло между ними, он мог контролировать, а стало быть, оно для него служило лишь источником краткого плотского удовольствия. Теперь было совершенно ясно, какой образ жизни он ведет, и какими принципами руководствуется.
Она должна принять тот факт, что Филипп достаточно доверял ей, чтобы приоткрыть свое прошлое и расстаться с ним. В то время, как ее сердце стучало, словно молот, а разум восставал против несуразности всего, что с ней происходило, новое, все более крепнущее чувство помогало ей гордо держать голову. Она любила его! В глубине души Элизабет уже знала это, и наступившее прозрение не было неожиданным. Она любила его с того момента, когда он обнаженный стоял перед ней в своем доме, с той минуты, когда он утешал ее после приступа истерических рыданий и отвечал улыбкой на ее наскоки. Она чувствовала это уже тогда, но ее разум отчаянно боролся с этим.
— Спасибо, Филипп, что вы рассказали мне все это… — Ее голос дрогнул, но она держалась с достоинством, когда, неуверенно улыбнувшись, поднялась из-за стола. — Думаю, что это поможет нам лучше относиться друг к другу в будущем и пойдет на пользу Джулии.
— Джулии… — повторил он безучастно. Элизабет отвернулась, не в силах смотреть на него. Ощущение его присутствия рядом, осознание того, что она любит его, и жгучая ревность, которая наполняла все ее существо при мысли о Мирей, легли ей на плечи тяжелой ношей. — Я на минутку…
Он окликнул ее по имени, когда Элизабет выходила из комнаты, но она не остановилась. Если бы она сделала это, то Филипп увидел бы слезы, бегущие по ее лицу, а это было бы окончательным унижением. Она приняла на себя непосильный груз неразделенной любви и безрассудной ревности. И теперь лишь оставалось достойно провести с ним остаток вечера, сохранив хоть каплю самоуважения и душевного равновесия.
Это будет трудно, но ведь она так много преодолела за последние три года, что еще одно препятствие не должно испугать ее. Иначе и быть не может!
8
Элизабет была в ванной целых десять минут, пока не убедилась, что следы слез на ее лице полностью исчезли. Когда она вернулась в гостиную, Филипп сидел в кресле у окна, созерцая ночное небо, изрезанное контурами небоскребов, светившихся тысячами окон на фоне ночной темноты. Он не улыбнулся, когда она вошла, и оставался хмурым вплоть до своего ухода. Со сдержанной вежливостью поблагодарив ее за угощение, он коротко попрощался. Когда он ушел, Элизабет еще несколько часов просидела возле стола с неубранными тарелками и бокалами, а потом встала, прошла в спальню и упала на кровать. Она долго плакала, а когда не стало слез, продолжала лежать с открытыми глазами, пока не пришло время вставать и идти на работу.
К концу рабочего дня ее голова гудела, ей было жарко и душно, несмотря на то, что прекрасно работали кондиционеры. К тому же она устала до изнеможения. Последней каплей стал звонок из приемной, когда все уже уходили из студии. Секретарша сообщила, что к ней идет посетитель. Элизабет даже огрызнулась по телефону:
— Милдред, я уже никого не смогу принять сегодня. Скажи ему, кто бы это ни был, — пусть приходит завтра!
— Он вряд ли меня послушает. — Голос Милдред, хладнокровной, решительной и непреклонной по части выпроваживания нежелательных визитеров, звучал растерянно. — Он невероятно настойчив.
— Это меня не заботит! — Элизабет схватилась за голову. Бедная Милдред, она говорила с ней как настоящая фурия. — Милдред, прошу прощения за резкость. Если он не уходит, я пришлю к вам ассистента с моим расписанием на завтра, выкройте как-нибудь время и для него. Ладно?
— Хорошо, спасибо. — В голосе секретарши послышалось явное облегчение, а Элизабет откинулась в кресле, на минуту закрыв глаза, чтобы унять головную боль. Было необычным, что кто-то смог повергнуть в замешательство секретаршу в приемной, он и в самом деле, должно быть, решительный. Проклятье! Она даже не спросила его имени.
Элизабет была полна раздражения, которое еще более усилилось, когда сквозь стеклянную перегородку, отделявшую ее кабинет от главного зала офиса, она увидела своего ассистента, направлявшегося к выходу с группой коллег. В следующий момент дверь за ними закрылась.
Ну и денек сегодня — превосходное начало и столь же превосходный конец, подумала Элизабет с досадой. Теперь придется спускаться в приемную самой, а у нее еще сегодня часа на два работы. Ее мозг, казалось, был уже не способен удержать какую-либо информацию.