, - заметил Гена. -А ваш во сколько? - спросила Нина. -В половине седьмого утра. -Тогда удобно, вместе выйдем. Сейчас сумку матери соберу... -Потом соберешь. Выставляй, что мы не допили по приезде, - улыбнулся Гена, усаживаясь за стол. Утром они вышли из дома еще затемно. Прежде, чем уйти, пока Нина одевала девочек, Гена вытащил из кармана пачку денег, отделил половину и незаметно засунул ей в сумочку. На углу возле дома они расстались. Ребята направились знакомой дорогой на автостанцию, а Нина повела детей в противоположную сторону. -Привет передавай мамке. Не забывай нас, Чижик. Нина крепко обняла и трижды расцеловала на прощанье Гену, а потом, чуть поколебавшись, сделала тоже самое с Толиком: -Спасибо тебе за брата... До площади дошли без приключений. У автостанции уже стоял старенький пыльный и помятый автобус, на дверце кабины водителя которого, Толик разглядел почти стершийся логотип четырнадцатого московского автобусного парка. «Может, я уже и ездил на нем», - подумал Толик, поскольку парк находился недалеко от его дома. Едва они сели, как намотавший не одну тысячу километров по московским улицам, а теперь отправленный умирать в эту глушь, автобус, задребезжав всем, что в нем было, тронулся в путь. Гена задумчиво смотрел в окно. -Погостили... - протянул он, - Что-то еще впереди. -Я с тобой, - серьезно отозвался Толик, незаметно пожав его локоть. Гена повернулся к нему лицом. Его глаза опять смотрели испытующе, пристально и сурово, как тогда, в их первую ночь. -Я тебе верю. 5. Автобус остановился на развилке трех дорог. Не хватало только камня, что был в сказке - налево пойдешь, направо пойдешь, прямо пойдешь... «...И нигде ничего не найдешь», - завершил про себя Толик, оглядывая окрестности. Вместе с ребятами из автобуса вышли две бабы, нагруженные тяжелыми сумками, и не спеша направились по левой дороге, где за горизонтом, очевидно, находилось что-то необходимое для их дальнейшей жизни, автобус покатил прямо, а они двинулись направо. У Толика за спиной был рюкзак, Гена тащил сумку, набитую заготовками и консервными банками с рыбой. Скоро они свернули на грунтовку, и пошли рядом, поскольку идти по дороге было невозможно из-за скользкой грязи. Шли довольно долго - сначала заросшим полем, потом вошли в лес. Несмотря на осень, еще жужжали вокруг неимоверного размера мухи и слепни. -Как же здесь люди живут, в такой глуши? - спросил Толик. -Сам увидишь, - чуть улыбнулся Гена, - если остался еще кто-то. -И ты здесь жил? - не мог до конца поверить Толик. -Жил и никуда не выезжал до того самого дня. -А как он тебя нашел-то здесь, твой «бойлавер»? Что его сюда занесло? -Так это не здесь было, а на трассе. Он из монастыря какого-то ехал. Грехи, наверное, там замаливал. Он у магазина остановился, а я сам подошел, закурить попросил. Захотелось в тачку крутую заглянуть. Вот и заглянул на пять лет... Гена повертел головой по сторонам: -Да... Тогда тут так еще не было. В этот лес за грибами ходили, за черникой. Много тут всего было, а теперь, глянь, как заросло. Человек уходит, и природа тут же все затягивает. Пройдя еще с километр, ребята вышли из леса, поднялись на пригорок и застыли в оцепенении над пятком покосившихся лачуг, да десятком необитаемых полуразвалившихся срубов. А сколько их тут было еще, о которых напоминали лишь поросшие бурьяном плешины земли с запущенными садовыми деревьями? -Здесь раньше так не было, - опять проговорил Гена дрогнувшим голосом. Когда вошли в деревню, первым призраком жизни явился им хриплый собачий лай, донесшийся откуда-то с краю. Ему откликнулся другой, с дальнего конца. Толик заметил, что занавеска на окошке крайнего домишки приоткрылась, и было видно, как кто-то смотрит на них. -Разглядывают, - повел он головой. -Ну, а что же ты хочешь? - отозвался Гена, - Здесь каждый приезд новых людей - событие. Они еще на меня поглазеть придут... И, очевидно, вспомнив, что говорила Нина, приостановился и сказал: -Толясь, давай, придем сейчас, посидим немного, а потом уйдем, погуляем по окрестностям до темноты. Я не хочу никого видеть. Уже понятно, что мне здесь делать нечего, но, коль приехали, хоть вспомнить, как пацаном тут бегал. Они подошли к вросшему в землю дому, выделявшемуся, однако, свежевыкрашенным фасадом, чистыми белыми занавесками на окнах и ухоженным палисадником. Гена решительно распахнул калитку и направился по дорожке к крыльцу. Занавеска на окне дернулась, и едва они подошли к дому, как дверь распахнулась. На пороге стояла довольно красивая когда-то, как можно было предположить, женщина неопределенного возраста с лицом, носящим на себе признаки пристрастия к горячительным напиткам. Об этом же свидетельствовал и ее сипловатый голос. -Ой... Ой... Кто это? - заговорила она, напомнив чем-то Нину, - Геночка... Сыночек родненький приехал мамку проведать. Она сошла со ступенек и обняла сына. На стоящего рядом Толика пахнуло перегаром. Гена тоже обнял мать, поставив на землю сумку, но лицо его выражало не радость, как при встрече с Ниной, а скорее скорбь. Женщина, тем не менее, взяв его за воротник и привстав на цыпочки, чтобы дотянуться, залепила ему три горячих поцелуя в щеки. -Вот радость-то... Вот радость... - продолжала причитать она, увлекая их за собой в дом. -Познакомься, это Толик, он мне как брат, - твердо сказал Гена. Женщина окинула Толика прищуренным цепким взглядом, однако выражение ее лица и интонации голоса при этом не изменились: -Ну и что же? Дружок-то какой у тебя представительный, серьезный. Они прошли через сени в дом. Из-за стола навстречу поднялся мужчина, возраст которого было трудно определить, поскольку половину его лица закрывала густая борода, спускавшаяся аж до живота, сливаясь с такими же длинными, лежащими на плечах и завивающимися на концах волосами. Глаза были молодыми, а взгляд глубоким и пристальным. -Рады, рады, с миром принимаем, - произнес он, - Мать забывать нельзя. Чти отца и мать свою, как учит нас Господь. В его мягком голосе превалировали, очевидно, постоянные поучительные нотки, а манера речи была неторопливой и обстоятельной. Мужчина протянул Гене руку: -Тимофей. Гена молча пожал ее, не поднимая взгляда от пола, и обратился к матери: -Там тебе Нинка прислала чего-то, посмотри. Я сумку в сенях оставил. -Так ты и к ней заезжал? - воскликнула мать, всплеснув руками. -Заезжал, - односложно ответил Гена. -Тимофей, - протянул мужчина руку Толику, - С кем имею честь? -Анатолий, - ответил Толик, отвечая на рукопожатие. -Дружок это Геночкин, - добавила за него мать, выходя в сени. -Прошу, - Тимофей сделал широкий жест в сторону покрытого растрескавшейся клеенкой стола, на котором были тарелки с нарезанными колбасой, селедкой и сыром. Тут же стояли две большие миски: одна с квашеной капустой и солеными огурцами, а другая - с отварной картошкой. Венчала «натюрморт» большая бутыль белого полупрозрачного самогона. -Чем богаты, тем и рады, - проговорил Тимофей, - Господь не оставляет. Картошечку сейчас подогреем... -Да я им сейчас щец мясных нагрею, - сказала мать, входя в комнату с консервными банками в руках, - Открой, Тимош. Все тоже к столу будет, раз такая радость у нас сегодня. Тимофей взял в руки банку, рассмотрел ее и с удовлетворением произнес: -Наша, местная. Кормит Россия матушка. А при государе императоре, батюшка рассказывал, мужики по сорок центнеров собирали. И безо всяких комбайнов, будь они неладны. Своими руками. Своим горбом и мозолями... -Ты помнишь дядю Витю-то Лошкарева? - перебивая его, спросила мать, обращаясь к Гене, и не дожидаясь ответа, заговорила, - Батюшка он теперь у нас. И какой! Старец. А мы его всю жизнь недоумком считали, прости нас, Господи... Она размашисто осенила себя крестным знамением. -Да...- умиротворенно протянул Тимофей, - Батюшка наш себя еще покажет. На таких столпах вера православная на Руси всегда держалась. -К нему уже и православные потянулись, - продолжала мать, ставя на плиту кастрюлю со щами, - Вон, аж из Твери приезжают. -Да что - из Твери? Прошлое воскресенье из Москвы автобус с паломниками завернул, - гордо произнес Тимофей, - Возродится земля Русская, воспрянет от безбожия! Он повернулся к иконостасу, занимавшему всю противоположную стену между двумя окнами, и благоговейно перекрестился. На крыльце послышался шум, и кто-то постучал в крайнее окошко. -Кого там принесло? - проговорила мать, приглядываясь, - Батюшки, Софронов пожаловал. Она вышла в сени и вернулась вместе с мужиком лет сорока в кирзачах и ватнике. -Ба, Никола, ты ли это? - широко развел руками Тимофей, - А мне говорили, что ты сидишь. -Так я-то что? - забормотал мужик полубеззубым ртом, - Они сами за мной не идут. Я-то уж давно узелок собрал. Мне-то что? Что тут, что в тюрьме - какая разница-то? Ты это, того... Мужик запнулся, увидев в доме посторонних. -Пойдем, пойдем, - увлек его Тимофей за перегородку, отделявшую часть комнаты. -Садитесь, ребят, - пригласила к стол