ни подошли к дому, как дверь распахнулась. На пороге стояла довольно красивая когда-то, как можно было предположить, женщина неопределенного возраста с лицом, носящим на себе признаки пристрастия к горячительным напиткам. Об этом же свидетельствовал и ее сипловатый голос. -Ой... Ой... Кто это? - заговорила она, напомнив чем-то Нину, - Геночка... Сыночек родненький приехал мамку проведать. Она сошла со ступенек и обняла сына. На стоящего рядом Толика пахнуло перегаром. Гена тоже обнял мать, поставив на землю сумку, но лицо его выражало не радость, как при встрече с Ниной, а скорее скорбь. Женщина, тем не менее, взяв его за воротник и привстав на цыпочки, чтобы дотянуться, залепила ему три горячих поцелуя в щеки. -Вот радость-то... Вот радость... - продолжала причитать она, увлекая их за собой в дом. -Познакомься, это Толик, он мне как брат, - твердо сказал Гена. Женщина окинула Толика прищуренным цепким взглядом, однако выражение ее лица и интонации голоса при этом не изменились: -Ну и что же? Дружок-то какой у тебя представительный, серьезный. Они прошли через сени в дом. Из-за стола навстречу поднялся мужчина, возраст которого было трудно определить, поскольку половину его лица закрывала густая борода, спускавшаяся аж до живота, сливаясь с такими же длинными, лежащими на плечах и завивающимися на концах волосами. Глаза были молодыми, а взгляд глубоким и пристальным. -Рады, рады, с миром принимаем, - произнес он, - Мать забывать нельзя. Чти отца и мать свою, как учит нас Господь. В его мягком голосе превалировали, очевидно, постоянные поучительные нотки, а манера речи была неторопливой и обстоятельной. Мужчина протянул Гене руку: -Тимофей. Гена молча пожал ее, не поднимая взгляда от пола, и обратился к матери: -Там тебе Нинка прислала чего-то, посмотри. Я сумку в сенях оставил. -Так ты и к ней заезжал? - воскликнула мать, всплеснув руками. -Заезжал, - односложно ответил Гена. -Тимофей, - протянул мужчина руку Толику, - С кем имею честь? -Анатолий, - ответил Толик, отвечая на рукопожатие. -Дружок это Геночкин, - добавила за него мать, выходя в сени. -Прошу, - Тимофей сделал широкий жест в сторону покрытого растрескавшейся клеенкой стола, на котором были тарелки с нарезанными колбасой, селедкой и сыром. Тут же стояли две большие миски: одна с квашеной капустой и солеными огурцами, а другая - с отварной картошкой. Венчала «натюрморт» большая бутыль белого полупрозрачного самогона. -Чем богаты, тем и рады, - проговорил Тимофей, - Господь не оставляет. Картошечку сейчас подогреем... -Да я им сейчас щец мясных нагрею, - сказала мать, входя в комнату с консервными банками в руках, - Открой, Тимош. Все тоже к столу будет, раз такая радость у нас сегодня. Тимофей взял в руки банку, рассмотрел ее и с удовлетворением произнес: -Наша, местная. Кормит Россия матушка. А при государе императоре, батюшка рассказывал, мужики по сорок центнеров собирали. И безо всяких комбайнов, будь они неладны. Своими руками. Своим горбом и мозолями... -Ты помнишь дядю Витю-то Лошкарева? - перебивая его, спросила мать, обращаясь к Гене, и не дожидаясь ответа, заговорила, - Батюшка он теперь у нас. И какой! Старец. А мы его всю жизнь недоумком считали, прости нас, Господи... Она размашисто осенила себя крестным знамением. -Да...- умиротворенно протянул Тимофей, - Батюшка наш себя еще покажет. На таких столпах вера православная на Руси всегда держалась. -К нему уже и православные потянулись, - продолжала мать, ставя на плиту кастрюлю со щами, - Вон, аж из Твери приезжают. -Да что - из Твери? Прошлое воскресенье из Москвы автобус с паломниками завернул, - гордо произнес Тимофей, - Возродится земля Русская, воспрянет от безбожия! Он повернулся к иконостасу, занимавшему всю противоположную стену между двумя окнами, и благоговейно перекрестился. На крыльце послышался шум, и кто-то постучал в крайнее окошко. -Кого там принесло? - проговорила мать, приглядываясь, - Батюшки, Софронов пожаловал. Она вышла в сени и вернулась вместе с мужиком лет сорока в кирзачах и ватнике. -Ба, Никола, ты ли это? - широко развел руками Тимофей, - А мне говорили, что ты сидишь. -Так я-то что? - забормотал мужик полубеззубым ртом, - Они сами за мной не идут. Я-то уж давно узелок собрал. Мне-то что? Что тут, что в тюрьме - какая разница-то? Ты это, того... Мужик запнулся, увидев в доме посторонних. -Пойдем, пойдем, - увлек его Тимофей за перегородку, отделявшую часть комнаты. -Садитесь, ребят, - пригласила к столу мать. За перегородкой послышался шорох и звон стеклянной посуды. Скоро они вышли, и мужик сразу же ушел, унося что-то в кармане ватника, а Тимофей подошел к матери и передал ей сотенную купюру: -Прибереги. Копеечка к копеечке... -Грех ведь это, - поморщилась мать. -Ну, а батюшка-то у тебя на что? Пойдешь, да исповедуешься. Все чин чинарём, как ты скажешь. Он опять осенил себя крестным знамением, и подойдя к столу, перекрестил тарелки со щами: -Благослови, Господи, ястие и питие рабов твоих... -А вы разве священник? Вы можете благословлять? - спросил Толик. Мать метнула на него недобрый взгляд. -Я трапезу благословляю, - внимательно глядя на него, сказал Тимофей все тем же поучительным голосом, - Это должен делать каждый благочестивый христианин. Кто нам дает пищу? Господь. Вот мы и должны Его возблагодарить, прежде чем приступать. Ну, с Богом. Он сел за стол и взял в руки ложку. -А это кто был? - спросил Гена, обращаясь к матери, когда принялись за обед, - Неужто Колька Софронов? Я его даже не узнал. -Он тебя тоже, - ответила мать, - Где ж ему тебя узнать, если он всю жизнь не столько дома, сколько в тюрьме? А ты его помнишь разве? Его же первый раз посадили, когда тебе и семи лет не было. -Помню немного. -Первый-то раз ему немного дали - по малолетке прошел. Ну, когда они на пару с Рябининым магазин-то подломили. А уж за убийство десятку мотал. -Кого он убил? - спросил Толик Гену, но ответила мать, охотно поддержав с ним разговор: -На станции с еще тремя нашими двоих парней зарезали. Те приезжие были, из Москвы. Чего там не поделили, не знаю. Да он и сам не знает, пьяный был. Слово за слово, подрались, укокошили их и прямо в снег зарыли - дело зимой было. Ну, а по весне те оттаяли, милиция приехала, шурум - бурум начался, тут его и взяли. Толик с Геной переглянулись. -А сейчас за что забрать должны? - поинтересовался Гена. -Опять за убийство, - махнула рукой мать, - Зазнобу свою приласкал. Да он ее и убивать-то не хотел. Так, подрались по пьянке. Толик вспомнил мужика, простоватый облик которого и чистые полудетские глаза никак не вязались в его сознании с тем, что он только что о нем узнал. Он смотрел на мать, перед которой сидел сын, проданный ею в рабство, и которая не испытывала ни капли неловкости, и недоумевал. Он не мог понять, что должно было произойти с людьми, если такое в их сознании стало в порядке вещей, если об этом можно говорить так спокойно? Но вслух спросил: -И такого рецидивиста на свободе держат? -Да какой он тебе рецидивист-то? - вскинулась мать, - Нормальный мужик, работящий. На руку только тяжел, да дурак, когда напьется. У нас тут таких рецидивистов - пруд пруди. Да и куда он денется? Ему бежать некуда. Надо будет - придут и посадят, как миленького. -Ну, давайте, - проговорил Тимофей, протягивая руку к бутылке с самогоном, - выпьем за встречу, за знакомство, чтоб все чин чинарём... -Да мы это не очень, - сказал Гена, - Нам бы пива лучше. -А где ж мы тебе его возьмем-то? Нашим брезгуете, надо было с собой везти, - ворчливо сказала мать, опять метнув на них по очереди колючий взгляд. -Зачем так? - примирительно промолвил Тимофей,- Выпейте понемножку. Вреда-то от нее не будет, от самогонки-то. Исконно наш, русский напиток. И вино веселит сердце человека, умастити лице елеем и хлеб сердце человека укрепит... Он налил всем по полной кружке и поднял свою: -С Богом. Все, включая ребят, чокнулись. -Ух! Очищенная, на меду... - смакуя, проговорил Тимофей и большими глотками опустошил кружку, блаженно крякнув при этом. Мать последовала его примеру. Гена с Толиком отпили по половине, оба поморщились и тут же закусили квашеной капустой. -А ты, сынок, в Москве-то, как? - спросила мать, - Все при Николай Авдеиче? Гена потупил взгляд. -Благодетель это наш, - пояснила она Тимофею, - И мне помогал, и сынка вон какого вырастил. Ты глянь на него. У кого еще такие дети? И одет, и манеры... Все чин чинарём. Вот скажи, ведь сразу видно - хорошо живет мой сын? Толик заметил, как Гена побледнел, и у него задрожали колени. Толик под столом твердо положил на его ногу ладонь, почувствовав, что Гена положил поверх свою, крепко пожав ее при этом. -Нет... Не при Николай Авдеиче..., - прохрипел Гена, не поднимая взгляда. -Он в институте учится, - ответил за него Толик, - Вместе со мной. В одной группе. -А! Так вы учитесь вместе? - обрадовалась мать, - А я-то подумала... Она осеклась, а Гена покраснел, и колени его опять задрожали. -Учиться, это неплохо, - глубокомыслен