м. -Почему только это? Если сексуальная распущенность свойственна мужчине, это в любом случае грех, вне зависимости от того, гомосексуал он или нет. То же касается и женщины. -Распущенность! Именно распущенность, но не чувство. Не надо мне сейчас цитировать Евангелие, я все эти места читал. Но вы же не допускаете даже мысли о том, что такие отношения могут быть не распущенностью! Что два человека одного пола могут действительно любить друг друга и быть готовыми пожертвовать друг для друга всем. Ведь даже наука с этим согласилась - это теперь не считается болезнью, как раньше, но вы и с этим не хотите считаться. Я сам видел в Ютубе ролик, где один из ваших продвинутых протоиереев злорадствует по поводу смерти выдающегося ученого с мировым именем, награжденного Золотой медалью Всемирной сексологической ассоциации и орденом «За заслуги перед Отечеством». А ваш священник юродствует, глумится над его смертью и призывает всех забыть его имя. Это что, по-христиански? -Ну, этот вопрос тебе следует задать этому священнику, а не мне. -А я хочу задать вам - что вы сделаете, если к вам придет такой человек? Что вы ему посоветуете? -То же самое, что и любому другому - покаяться и проявлять сдержанность в сексуальных отношениях. -Ага! Записаться в монахи. -Это был бы идеальный вариант для такого человека, - сказал священник, глядя в глаза Толику уже другим, строгим и серьезным взглядом, - но это не каждому под силу, а рубить сук не по себе, да еще следуя своей, а не Божьей воле... -Так как же ему быть-то? Отрубить и забыть? Это тоже не каждому под силу, - перебил Толик. Он уже не мог сдержать себя. Его решимость получить все-таки вразумительный ответ, подчиняла себе все его существо. Он даже забыл, где он, что его могут услышать случайно оказавшиеся рядом люди - его голос звучал уверенно и громко. Гена глядел на все происходящее широко открытыми глазами, будучи явно растерян, если не ошеломлен. -Но и благословить его губить в плотских вожделениях то, что ему дано для счастья, я не могу! - кажется, впервые за все время священнику изменила выдержка. -Так для счастья же... - наоборот, понизил тон Толик, - А лишать его такого счастья с таким же, как он сам? Не распущенности, а именно счастья с одним человеком - можете? Священник помолчал и заговорил опять спокойно: -Хорошо. А что ты мне предлагаешь? - он сделал ударение на слове «ты», - Обвенчать такую пару? Я клирик Русской православной церкви, и должен соблюдать... -Вот! - опять перебил Толик, - Вот мы и добрались до сути. Опять церковь, опять правила, опять догмы. -Да, правила! Принимая на себя сан, я обязан соблюдать правила той церкви, что меня рукоположила. Иначе - это раскол. -Но что-то же вас заставило когда-то его принять? Неужели - одно желание соблюдать правила? -Я могу пользоваться только теми средствами, что находятся в моем личном распоряжении. -И как вы ими воспользуетесь? Не клирик РПЦ, а вы? Человек, которого призвал на служение Господь? Священник сделал паузу и твердо произнес: -Если двое таких людей придут ко мне и скажут, что они не могут жить иначе, и попросят благословения на совместную жизнь... Если я буду уверен, что они действительно стремятся не просто сожительствовать, а хотят жить друг для друга... Возможно, я возьму на свою душу грех и скажу, что им так будет лучше. -Так благословите. Перед вами такая пара, - так же твердо и серьезно произнес Толик, - Мы оба крещеные. Веки священника слегка вздрогнули. Он долгим внимательным взглядом посмотрел в глаза Гене, потом Толику, и опустив голову, глухо произнес: -Для этого я должен хотя бы сначала вас исповедовать. -Понятно, - удовлетворенно сказал Толик, поднимаясь из-за стола, - Что и требовалось доказать. Суть веры - правила, ритуал, порядок, регламент. Это только Христос поступал, исходя не из правил, а из сострадания. Он просто ходил, всех любил и всем верил. Пошли, Геннастый... Толик направился к выходу на перрон. -До свидания, - как-то подавленно сказал Гена священнику и пошел следом. Выйдя на перрон, они закурили и остановились у парапета платформы. -Ну, ты даешь, - удивленно проговорил Гена, - Я слушал, и не мог поверить, что это ты. -Во что именно? -Ну... Что ты можешь так разговаривать, и вообще, что ты верующий. -А какое это имеет значение? Это же не мешает мне любить тебя... Эта фраза, слетевшая с языка сама собой, заставила Толика внутренне содрогнуться. До него вдруг впервые со всей очевидностью дошел смысл, который несли в себе эти вечные, как мир, слова, всколыхнув в душе разом все чувства, которые он испытывал к стоящему сейчас перед ним человеку. «Неужели..., - пронеслось у него где-то в сознании, - Неужели это оно?» Гена вздрогнул и пристально посмотрел в глаза Толика. Так пронзительно он еще не смотрел никогда. -Ты... меня любишь? И от того, как он это спросил, по телу Толика пробежали мурашки. -Люблю, - нежно прошептал он. Гена молчал и продолжал смотреть на Толика. -Я люблю тебя, - произнес он, наконец, слегка дрожащим голосом, и тут же твердо, почти сурово, повторил, - Я тебя люблю. 8. По главному пути с грохотом промчался поезд, прозвучало объявление о прибывающей электричке, продолжал жить своей жизнью ночной вокзал, а они все стояли на пустынном полутемном перроне. Давно были докурены сигареты, а они продолжали стоять, не ощущая ночной прохлады и вообще не видя ничего и никого вокруг, кроме друг друга. После того, как оказались сами собой произнесенными вслух эти слова, что-то встрепенулось у них внутри, и к этому надо было привыкнуть. Можно долго идти к чему-то, проникаясь этим постепенно, но все равно бывает момент, когда осознаешь это разом, со всей полнотой, как свершившийся факт. Они обнялись и крепко поцеловались. Их толкнула друг к другу какая-то неведомая сила, заставив на миг забыть обо всем. Им даже не пришло в голову в тот момент оглянуться по сторонам. Едва они разжали объятья, как на плечо стоящего спиной к перрону Толика опустилась чья-то тяжелая рука. Толик вздрогнул, обернулся и остолбенел. Перед ними стоял священник. -Имя? - коротко спросил он. -Ан... Анатолий. А он Геннадий. Священник сложил пальцы и неспешным жестом благословил его, положив в конце раскрытую ладонь на голову, слегка, но ощутимо прижав ее при этом. Потом он то же самое сделал с Геной. Ни слова не говоря больше, священник повернулся и пошел в конец перрона. -Как ваше имя, батюшка? - спросил ему в спину Толик. -Отец Михаил, - донесся до его слуха голос удаляющегося священника. Они стояли, не сходя с места и смотря ему вслед, пока фигура отца Михаила не растаяла в темноте перрона. Гремели по рельсам ночные поезда, слышались объявления из репродуктора, ходили по залам вокзала какие-то люди. Ребята сидели на деревянном диване в зале ожидания, привалившись друг к другу, и мирно дремали. Рядом лежал рюкзак, ставший им верным спутником в этом неожиданном путешествии, заставившем столько пережить и так же неожиданно изменившим их жизнь. После того, что произошло на перроне, Толик ясно понял это, а точнее - просто принял, как момент, ставший завершением одного этапа его жизни и началом другого. Толик чувствовал, как звуки ночного вокзала убаюкивают его не хуже той тишины. А может, дело было совсем не в этом, а в них самих? Им было хорошо. Им было просто хорошо сидеть и ощущать тепло друг друга. Это тепло было сейчас для обоих самым желанным, что хотелось ощущать. Когда за окнами вокзала забрезжил осенний рассвет, они поднялись, умылись в туалете и вышли на привокзальную площадь покурить, окинув взглядом пейзаж спящего еще городка. Потом вернулись в буфет. Толик разменял последнюю тысячу, и они уселись за тот же самый столик, за которым сидели ночью. -Где-то сейчас наш отец Михаил? - проговорил Гена. -К службе готовится, наверное, - улыбнулся Толик. -А может, уже служит. В деревнях службы рано начинаются. -А ты бывал? -Откуда? Когда я там жил, в церкви колхозный склад был. Крестили-то меня в Торжке. Бабка возила, говорят. Просто, в деревне все рано начинается - там встают рано. Толик представил, как по ночной дороге идет отец Михаил. Семь километров, один одинешенек, с одной единственной целью - чтобы те самые несколько старух, доживающих свой век в глуши, могли придти помолиться Богу. Могли услышать его мягкий голос, рассказать о сокровенном и получить утешение. Толик понял, что к нему опять приходит то самое чувство, но он больше не гнал его от себя, а момент его появления не показался ему неподходящим. -Сходим в храм, как в Москву вернемся? - спросил Толик. -Сходим, - согласился Гена, но тут же добавил, - Лишь бы в такой не угодить, как у дяди Вити с Тимофеем. -Чтоб такое услышать, туда ходить не надо, - жестко усмехнулся Толик, - Дураков везде хватает. Если уж идти, так постараться понять то, что есть только там и не ими привнесено. Должно же что-то, все-таки, наверное, быть, раз столько людей на земле туда ходит? А вообще - мне начинает казаться, что у них там все так же, как и везде. -Как - как везде? - не понял Гена. -А так. Есть твоя сестра, е