Валя Янко
Я тебя чувствую…
( очерк особенного человека).
Думают ли те, звуки слышит,
Те, кто видит солнце, звёзды и луну.
Как она без зрения красоту опишет,
Как поймёт без слуха звуки и весну?
Я услышу запах и росы прохладу,
Лёгкий шелест листьев пальцами ловлю.
Утопая в сумрак я пройду по саду,
И мечтать готова и сказать ЛЮБЛЮ!
О.Скороходова
Неужели? Еще немного и я перестану тебя чувствовать, тебя ждать и тобой переживать. Не уж-то? Еще совсем немного и совсем другая появится жизнь, наполненная чарующим звуком и слепящим светом. Самая настоящая. И совсем не та особенная, которой живу я. А та светящая и звенящая жизнь, которой живешь ты.
Еще немного… И пройдет целая вечность с тех пор, когда своими руками я прикасалась к твоим губам, своею щекой терлась о твою ладошку и чувствовала тебя. Чувствовала твое взволнованное ожиданием дыхание…
Еще совсем немного… И я почувствую, что разрешилась от бремени, обретая заново, себя. Но, обновляясь, я отчетливо помню, что именно благодаря тебе я научилась чувствовать, понимать и помнить. Все абсолютно воспринимать и хорошо запоминать свои первые ощущения и большие переживания. И даже эту саму себя я помню исключительно по твоим трогательным рассказам.
Ты, терпеливо и нежно прикасаясь, сообщил мне те немногие подробности моего рождения и раннего детства, которые узнал сам. Совсем немного, но и этого было достаточно, чтобы я поняла и запомнила то, что подлость была не в том, что мои родители испугались и бросили меня, когда узнали, что я не такая, как все. Подлость заключалась в том, что они отрешились и не вспоминали обо мне никогда. Ни тогда, ни позже, ни сейчас.
Когда-то давно, когда родители догадались о моих особенностях, они, вероятно, очень испугались и увезли меня от людских глаз подальше в глухую деревню на попечение абсолютно чужих престарелых людей, которым лишь первое непродолжительное время приплачивали за это.
Я искренне рада тому, что моя память благодаря тебе проснулась лишь тогда, когда мое раннее детство уже прошло и мое положение в углу на земляном полу на рогожке в загородке из лозы, было лишено моих переживаний. Твои трогательные прикосновения, сообщающие мне о том, что моя загородка напоминала стойло маленького животного, не особенно взволновали и встревожили меня. Многие, очень многие особенные дети просто не знают, да и не помнят, и почти не реагируют на свое особенное тяжелое детство. Его просто еще нет: ни в наших переживаниях, ни в наших ощущениях, потому что нет их самих. Они не сформированы еще нашей психикой и нашим еще спящим сознанием. Наше особенное детство, как правило, остается кошмаром полным нервотрепок в памяти тех наших родителей, которые не сразу решаются от нас отказаться, а пробуют нас дрессировать. А однажды отказавшись, они уже стараются не вспоминать этот свой неудавшийся эксперимент, иногда тупо заглушая его водкой. Такие родители наверняка уверены, что мы навсегда лишены памяти своего детства и поэтому их редко одолевают угрызения совести.
Но теперь-то по твоим прикосновениям я уже знаю и помню, что моя загородка из лозы, означала мое полуголодное заточение. А практически полное равнодушие моих воспитателей ко мне и моим естественным нуждам, вероятно, максимально обострило мое пристальное внимание к внешним моим ощущениям. Ибо только они являлись в комнату, едва уловимые колебания воздуха сразу же становились для меня немым сигналом о появлении существа способного принести мне пищу и обмыть мою рогожку от липкого вещества, которое само иногда заменяло мне пищу, не вызывая при этом отвратительных ощущений. Слава Богу, что я этого не помню, а твой трогательный рассказ, мало чем, отличается от множества таких же особенных рассказов об особенном детстве таких же особенных детей. В основе своей наши особенные детские истории складывались, как правило, из череды медицинских обследований, операций, лечений и горьких разочарований, связанных с нами. И редко у кого из нас оставались добрые воспоминания о наших родителях.
Именно такой редкой и тем более удивительной была, не раз повторенная нам и нами, сказочная история, в которой родители просто не стали замечать особенностей своего ребенка. Они во всем старались относиться к нему, как обычному малышу, учитывая, конечно его особенности. Погремушки родители малышу вкладывали в ручки или подвешивали так, чтобы он мог в любой момент к ним прикоснуться и ощутить их дребезжание. Их добрые слова и колыбельные песни, обращенные к малышу, обязательно дополнялись нежными прикосновениями и ласковыми поглаживаниями, а их родительское дыхание не только согревало в холод, но и обдувало тело ребенка в жару. При этом он легко различал дыхание родителей и разными жестами подзывал каждого из них. Малыш практически ни в чем не отставал от своих сверстников, а некоторых действиях даже их опережал. Он раньше многих других научился сидеть и ходить, безошибочно направляясь за одним из родителей. Их стараниями со временем ребенок научился сам одеваться и приводить себя в порядок, ходить на горшок, а потом и в туалет. А еще он легко узнавал входящих в комнату людей, если те уже хотя бы однажды приходили к ним в гости. И со временем благодаря трогательной заботе родителей маленький человечек стал формировать образы и постигать мир.
Я тоже, невероятным твоим терпением и преодолением моего неистового животного сопротивления научилась всему этому, но только гораздо позже этого малыша, о котором у нас – особенных детей, складывались легенды.
История моего раннего детства тоже была легендой, только со знаком минус. Твои прикосновения поведали далее мне о том, что спустя примерно год моего пребывания в загородке мои воспитатели посадили меня на твердый кожаный ошейник и веревочный поводок. В поисках пищи я научилась преодолевать изгородь, заваливая и ломая ее. А рычала и выла я, видимо, настолько по-настоящему, что они уже побаивались меня, особенно когда была голодна. Вот только лаять, я так и не научилась, хотя грязные и оборванные лохмотья, которые месяцами не менялись на мне, вполне походили куски шерсти какой-то облезшей собачонки.