Но и на этом мой кошмар не заканчивается, потому что медсестричка требует помощи при пересаживании Маркизы и ее потомства в этот проклятый домик. Потом я отдраиваю ее чашки и заполняю их новым кормом и чистой водой.
— Еще нужен ветеринар, — вдруг добавляет медсестричка, когда я наконец облегченно выдыхаю. — Котят надо осмотреть и привить.
— Ты прикалываешься? — Развожу я руками.
— Это не сейчас, — смеется она. — Когда чуть подрастут. Ну и, — она обводит мою убогую кватирку взглядом, — не хочу тебя обижать, но…
— Понял. Завтра позвоню в клининговую компанию. Надеюсь, все?
— Все, — кивает она.
— Тогда нам пора собираться на ужин к Адель.
Улыбка сходит с ее лица. Будь ее воля — она никуда бы отсюда не выходила. Сидела бы на коленях перед домиком и охала, как ласково мурчат пушистые ангелочки, уткнувшись в мамку.
Пока я бреюсь и пялюсь в ненавистную рубашку и брюки, медсестричка превращается в настоящую львицу. Вечернее платье идеально сидит на ее стройной фигуре, мягкие волосы красиво лежат на тонких плечах, сверкающие украшения придают образу особенного лоска. И только в глазах клубится печаль.
Она смотрит на меня с безмолвной мольбой хоть что-то сказать в поддержку, а я теряю дар речи, разглядывая ее и понимая, что запускаю обратный отсчет для Адель и ее муженька. Эта девочка еще покажет себя. Покажет так, что они умоются слезами.
— Ты… — заговариваю я охрипшим голосом. — Ты смотрела котят? Все нормально?
Какие в жопу котята?! Скажи, что она всех порвет! Помоги ей набраться храбрости!
Накинув плащ, медсестричка повязывает пояс, легким жестом вынимает волосы из-под воротника и отвечает:
— Да, с ними все хорошо. Поехали.
Она первая выходит из квартиры, а я еще минуту тупо сжимаю куртку в руке, прежде чем прихожу в себя и следую за ней.
Готовься, сестрица. Этот вечер разделит твою жизнь на «до» и «после»…
Глава 16. Ужин
Ася
Гладко выбритый, причесанный и в рубашке, Камиль все равно остается холодным и бесчувственным. Что мешает ему приободрить меня? Сказать, что я хорошо выгляжу? Что у нас все получится? Гордость и репутация деревянного эгоиста!
— Знаешь, я напрасно решила, что ты лучше, чем кажешься на первый взгляд, — вздыхаю я, глядя на мелькающие в сумраке деревья за окном. — В ресторане дяди Наиля ты был таким…
— Каким? — фыркает он.
— Другим. Неужели трудно быть человеком?
— Не знаю, что за литературу ты читаешь, крошка, но пора бы спуститься с небес. Или предательство «Олега» ничему тебя не научило?
Я ловлю на себе его насмешливый взгляд, и мне хочется выпрыгнуть из машины. В лужу, в грязь, в канаву — не имеет значения. Просто сбежать.
— Между прочим, ты купил меня обманом за несуществующие долги Олега. Выходит, сделка недействительна. Я не принадлежу тебе. Ты мне не хозяин.
Камиль резко тормозит, с пронзительным визгом колес. Из-под машины вылетают густые облака пыли и дыма, обволакивая нас посреди пустынной ночной дороги.
— Слушай меня, красавица! — Камиль бросается ко мне, пригвождая к сиденью и не позволяя даже свободно дышать. — Я был назначен твоим палачом. Ты выбрала жизнь и будешь за нее платить. Либо мы доводим дело до победного конца, либо, — он просовывает руку в бардачок и достает пистолет, — все закончится здесь и сейчас.
Мое сердце останавливается. Я смотрю в тускло освещаемое лицо Камиля, в его глаза-бездну и чувствую, как меня засасывает в эту черноту. Не оставив мне выбора, он счел себя моим спасителем.
Медленно подносит пистолет ко мне и дулом тычет под подбородок, а другой рукой сжимает челюсть и скалится волком, наслаждающимся безысходностью жертвы.
— Забавно. С каждым разом страха в твоих глазах все меньше, — произносит он, не отстраняясь. — Привыкаешь к новой жизни. Это похвально. А перестанешь забывать, кто я, все станет просто идеально.
— И кто же? — спрашиваю я, почти не слыша собственного голоса.
— Представь, что Адель — мозг нашей компании. Роман — ее правая рука, которая гребет деньги. Я — левая, которая… убивает.
От последнего слова у меня мурашки бегут по спине. Я сглатываю, ужасаясь, каким ледяным тоном Камиль это говорит. Сколько же загубленных жизней на его счету? Единицы? Десятки? Зря я пытаюсь разглядеть в нем что-то человечное. Он чудовище, которому неведомо сострадание.