Остановить в такой момент может только одна вещь: а вдруг где-то в другой стране за тысячу километров, да что там километров — в дружественной параллельной вселенной, такой же, как ты, мальчик тоже сейчас прыгает под каштаном и пытается попасть ладошкой по широкому листу? Как теперь, скажите, жить с такой информацией? Прыгать ты не перестаешь, но делаешь это куда театральней, периодически осматриваясь по сторонам — а вдруг. И когда мимо проходит соседка, сплевывает и шепчет: «Черт бы тебя, скотину. побрал», ты даже не плачешь, а просто скукоживаешься от холода. И мальчик в далекой параллельной вселенной замерзает вместе с тобой.
На пятом этаже в двери меня ждала записка, которую я открывал не то чтобы с трепетом, но с паскудным волнением: есть — нет? Сразу под моими корявыми строчками ровный женский почерк написал самые нужные и правильные на тот момент слова:
«Дорогой Вадим, перезвоните скорей, пожалуйста, по телефону (и далее шел номер телефона с размашистыми громкими семерками), я вам все расскажу.
Галина Михайловна».
Я сбежал на этаж ниже и бесцеремонно затарабанил в дверь Насти и ее мамы.
Анна Афанасьевна открыла не сразу, путаясь в полах длинного, расшитого под Восток халата, но, увидев мое перемазанное счастьем лицо, только охнула и впустила, немедленно впустила.
— Нашелся, гулёна! Случилось что?
— Случилось. Мне позвонить!
— Звони, конечно, звони, — Анна Афанасьевна деликатно ушла на кухню, не прикрыв за собой дверь ровно на ладонь.
— Алло.
— Здравствуйте, мне нужна Галина Михална. Я Вадим, она просила меня перезвонить.
— Ма-а-а-а-а-а-а-а-а-ам! Щас, — что-то рявкнуло, и голос в трубке неожиданно сменился женским: — Алле, я вас слушаю.
— Здравствуйте, Галина Михална, это Вадим, вы записку мою прочли и просили перезвонить. Я приехал к Володе, из Харькова.
— Боженьки. Вадим. А я сестра Володина. Сводная. Галя, помнишь меня, ты маленький был, не помнишь, наверно, — голос переживал и дергался. — Вадик, Володя в больнице.
— Что случилось?
— Сердце, Володя. Ой. Вадик. Сердце. Он тебя ждал, он ждал, а тут такое, мне позвонил, как плохеть начало, я за скорую, повезли. А я ж не знала, что ты приезжаешь, он же молчит, он же молчит, сволочь, так я как только… — голос сбился, рассыпался, а потом, будто крепко собравшись, попросил меня ровно и ласково:
— Приезжай к нам, Вадик. Приезжай скорей, хоть отдохнешь. Расскажешь. Господи, где ж ты ночевал все это время?
— Все хорошо, Галина Михална. Но я сначала к Володе хочу. Где он?
— В больнице, я расскажу тебе, но это далеко, — голос стал диктовать мне станции метро, пересадки, номера, улицы и палаты. Сейчас я не помню, не узнаю и не найду. Звенигородская, что ли? Но тогда я записывал все прямо на ладонь, как школьник. А вот адрес Галины Михайловны помню хорошо. Серебристый бульвар, 16, Пионерская станция. Я туда так и не поехал, хотя точно знал, что меня там ждали и, наверное, еще ждут.
Анна Афанасьевна стояла в проходе и улыбалась.
— Нашел?
— Нашел! Но Володя в больнице, сердце у него. Я еду к нему. Спасибо, спасибо большое!
— Беги, приходи вечером. Плохо, что в больнице, хорошо, что обошлось.
— Приду.
— Приходи.
Я положил теплую, почти родную трубку на телефон и выскочил.
Приходя — приходи.
11)
День был неприлично солнечным. Насколько солнечным, настолько и холодным.
Я выскочил из метро расхристанный, перепуганный и плохо соображающий.
Опомнился, что иду в больницу.
А в больницу с пустыми руками нельзя.
А что же я куплю.
А что можно, а что нельзя. А если можно, то зачем. А что.
Свой выбор я остановил на пачке сока и бисквитном рулете. Потом подумал и взял вафлю для себя. Две вафли в шоколаде, если уж честно.
Как и где я перехватывал все это время, для меня полнейшая загадка, провал в быту. Вот странная штука память: станций не помню, людей не помню, а густые тени, желтые прелые листья и то, как кожу на лице стянуло от первого цепкого холода, вряд ли когда забуду. Въелось.
Куда идти, мне объяснили схематично, я проскочил ларьки, переход и вышел на финишную прямую — длинную пустынную улицу. Длинную и пустынную настолько, что хотелось пригреть ее у себя на груди.
Я очень переживал, потому что боялся пропустить больницу. Ну нет же, такого и быть не могло, но улица все не кончалась и не кончалась, больница все не начиналась и не начиналась, и это заставляло меня двигаться перебежками, волноваться и заполнять пустоту какими угодно мыслями.
Вот вспомнил свою собаку.