- Проходи, присаживайся – говорит этот страшный мужчина, указывая рукой на кресло напротив него.
Тело, видимо по привычке, изобразило книксен, и я присела куда указали.
Сидеть было терпимо, но болезненно. Кроме того, любое напряжение мышц, в попытке сесть удобнее, отдавалось тянущей болью во всем теле. Голос тоже не успел восстановится, и я хрипела и напрягалась, когда надо было отвечать.
Высказав формальные извинения за столь рано прерванный отдых и сославшись на то, что осмотревший меня врач не нашел сколь-нибудь серьезных повреждений, которые требовали бы полного покоя и могли негативно сказаться на моем здоровье, меня попросили ответить на несколько вопросов.
А дальше был долгий допрос кто я, откуда родом, как оказалась в том подвале, как оказалась рядом с тем мужчиной, за что меня пороли, знаю ли того, я кто надо мной издевался, каким образом переместила нас обоих, знала ли кому помогаю, как давно владею перемещениями, как мне удалось преодолеть защиту особняка, откуда у меня знание расположения комнат и еще множество вопросов, и снова кто, откуда, как … и так по кругу несколько раз, вопросы сыпались как горох, в произвольном порядке.
Говорить было все труднее, видимо там в подвале я полностью сорвала от криков горло, а врач, осматривавший меня, не залечил связки до конца. К концу допроса я уже даже не шептала, а только шевелила губами, издавая едва слышные отрывочные звуки. Голова кружилась и болела с каждой секундой все сильнее. Боль настойчивыми дятлами билась в виски, высекая перед глазами вспыхивающие искры. Кажется, в какой-то момент я перестала воспринимать окружающую действительность и, наконец, была отпущена в комнату с предупреждением не покидать выделенных покоев и не доставлять прислуге лишних неудобств. Что под этими неудобствами подразумевалось, я не поняла, но спрашивать ни сил, ни желания не было. Едва оказавшись в одиночестве в уже знакомой мне комнате, я быстро сняла единственное свое платье, и разложив его на кресле, чтобы не помялось, и его можно было, в случае чего, быстро надеть, рухнула в кровать, забывшись тревожным сном, в котором меня то учили чему-то, то ругали за что-то.
Мужчина суровой наружности, часть 2
Допрос принес свои плоды. Значит Алика, дочь казненных заговорщиков, отправленная под наблюдение в монастырь Св. Леурии. Надо сделать запрос туда, пусть подробно опишут как выглядела, как вела себя, когда убежала, если убежала, конечно. Любую мелочь, которая позволила бы установить личность.
А вот дальше, сплошные “не помню”, “не знаю”. Подозрительно. Однако ни разу в показаниях не сбилась, хотя в конце допроса, явно, уже не следила за тем, что отвечает.
Формально, подозревать ее не в чем, если подтвердится, что это Алика, то следовало бы вернуть ее обратно в монастырь и продолжить выяснять обстоятельства нападения на принца, искать исполнителей, заказчиков… Но отпускать Алику, когда выяснилось, что она обладает магическими способностями, было бы слишком опрометчиво. По-хорошему, так как есть опасение, что она работает на Леварскую коалицию, устроить бы ей несчастный случай по дороге в монастырь и забыть. Однако, именно она спасла принца Рауля, и доказательств ее сотрудничества с Леварией нет, нет даже доказательств ее причастности к похищению принца, а значит, Алику следовало не устранять, а награждать за спасение второго принца Империи. Но и награждать – опрометчиво. И что с ней делать не понятно.
С этими мыслями рьен Ал Дэр Шолдэ отправился на доклад к Императору.
Император предложил сделать меня опекуном Алики и таким образом разрешить все морально-этические и политические противоречия. В случае ее работы на Леварскую коалицию, мы это обнаружим потому, что она будет под постоянным наблюдением. Если же она во всей этой истории оказалась замешана совершенно случайно, то отмена ссылки в монастырь, обучение в Карской магической Академии и лучшие перспективы на брак, чем были бы у безродной девушки – станут своеобразной наградой за спасение Рауля.
Сказать, что я был этому не рад – ничего не сказать. Я был в бешенстве. Мне только с малолетними дурочками осталось возиться! Да, нападение на принца – моя грубейшая оплошность, как руководителя разведки, но, превращать меня в няньку, да еще и к моему родовому имени приплетать эту опозоренную монашку – это уже слишком.