— Аля! — рык вырывается из моего горла, но в ответ тишина.
Эта девочка выводит меня из себя так, как ещё никто до неё, но и с тем внутри тлеет фитиль, грозящий взрывом.
Мне невыносимо было смотреть на малышку там внизу. Я видел, что слова её матери причиняют ей невыносимую боль, её будто резали по живому. От каждого произнесённого слова лицо её передёргивалось, будто от ударов. Видел, как на её миленьком личике проносится ураган эмоций: от боли, которой она пропиталась, до ненависти, что теперь сидит в её душе, как заноза. И я её понимаю.
Понимаю, потому что так же ненавижу, как и она.
С этим сложно справиться, а подняться ещё тяжелее. Но если я взрослый мужчина, то она ранимая маленькая девочка, которая только-только начинает делать свои первые шаги, и подобный удар в спину для неё припасла родная мать, которой нет дела до дочки, которой больно и плохо.
Она там за дверью совсем одна. Ей страшно и больно, отчего мне становится страшно за неё.
В моей душе явственно прорастает безграничная жалость. Этот прекрасный цветок погубили, оборвали у птички её крылья, не дав даже взлететь. Она барахтается, кричит чайкой, срывая свой голос до хрипоты, пытается лететь — но крылья… их нет.
Их беспощадно вырвали, оставив глубокие шрамы, раны, что болят, саднят, и от этого хочется сброситься с высоких скал, чтобы всего этого не чувствовать.
Предательство родного человека, а тем более матери, самое ужасное, что может быть у ребёнка. И мне невыносимо видеть и знать, что Але плохо и больно.
До сих пор вижу её глаза, полные боли, отчаяния и слёз, что медленно стекали по её лицу. Как она зажмуривала глаза, прижимала к груди тонкие руки, пытаясь отгородиться ото всех. Это невыносимо. Я очень хорошо понимаю её сейчас.
— Аля, — пытаюсь вновь заговорить, но уже мягче, прислоняясь к двери лбом.
— Я ненавижу тебя, — тихий голосок.
— Взаимно, — срывается с моих губ.
Кулак врезается в дверь так, что, кажется, скоро она сорвётся с петель.
Больше ничего не сказав, поворачиваю в сторону лестницы, направляясь вниз.
В гостиной всё так же спокойно сидят мать Али и мой отец, о чём-то разговаривая. Им нет дела до чувств хрупкой маленькой девочки, особенно меня поражает Ольга, которая не сдвинулась с места, когда её дочь, спотыкаясь, бросилась наутёк в свою спальню. Она лишь тяжело вздохнула и поплелась к дивану, присаживаясь рядом с отцом.
Это я сорвался, понёсся следом, пытаясь докричаться до девчонки, пытаясь поговорить, успокоить, сказать хоть какие-то слова. Сделать хоть что-то, чтобы облегчить ту боль в глазах и пустоту, что поселилась внутри Али.
— Как она? — спрашивает отец, поднимая на меня взгляд.
Я лишь молча прохожу мимо него, усаживаюсь в то самое кресло, где ещё некоторое время назад сидел. Мои руки расслабленно ложатся на подлокотники, но вот только внутри никакого, чёрт возьми, спокойствия.
Что-то внутри не даёт мне спокойно существовать. Какое-то дурное предчувствие.
Поднимаю взгляд вверх на лестницу, желая увидеть эту девчонку. Но там пустота. Волнуюсь. Я, чёрт тебя подери, волнуюсь, что она в таком состоянии одна и может сделать с собой всё, что угодно. Её предали, растоптали. Одна, покинута, брошена. Неизвестно, что у неё в голове.
Опускаю голову. Подношу пальцы к вискам, сжимаю их. От всего этого голова разболелась.
Мать Али о чём-то щебечет с моим отцом, а я не обращаю на них никакого внимания. Мне нет никакого дела до того, что у них. Мне жаль эту девочку, которая осталась совсем одна.
Чёрт, опять эта заноза, прочно же она засела в моих мыслях.
Массирую виски, пытаясь прийти в себя и здраво обо всём подумать. Мне нет никакого дела до этой семьи, а в частности — до Саши. Она мне никто. Только лишь будущая сводная маленькая сестра. Никто.
Но отчего же тогда душа не на месте?…
В кармане неожиданно зазвонил телефон. На дисплее высветилось “Лана”.
Чёрт! Ещё её мне здесь не хватало. И так приходится за этой девчонкой смотреть.
Встав и ничего никому не сказав, решил выйти на веранду, чтобы там поговорить с девушкой и узнать, чего она хочет. На улице был уже вечер. Воздух оказался прохладным. На мне была лишь чёрная футболка, но холода не ощущал. Только прохладное, еле ощутимое дуновение ветерка.
— Да, Лана, — ответил холодно.