— Ты запомнила, — его взгляд стал мрачным, брови сдвинуты вместе.
— Да.
— Лучше бы забыла, — тихий голос в тишине комнаты.
— Я не забываю ничего, что мне делают и говорят. Я, знаешь ли, злопамятная.
Давид смотрит на меня, прямо в мои глаза, зарываясь всё глубже и глубже, стараясь заглянуть мне в самую душу. Понять, что со мной происходит и почему я так веду себя с ним, с Милой, подругой, которая всегда для меня значила так много. Которой я доверяла, как себе. Почему? Что со мной?
Но вместо того, чтобы открыть свою душу, дать заглянуть в неё, я, наоборот, ещё прочнее зарываюсь, закрываюсь, не желая впускать его в свою душу, чтобы потом не раствориться в нём и не погибнуть.
Не хочу быть той самой бабочкой, которая знает, что погибнет, но всё равно летит. Потому что знаю — Давид тот, кому под силу меня сломать так, что уже не смогу подняться. Не смогу открыть глаза и посмотреть на этот мир так, как смотрю пока ещё сейчас. Не пустым взглядом, а бездушной куклой, которая просто будет жить, но без чувств, без глубокого вздоха. Просто жить.
Сводный брат смотрит пристально, но я закрываюсь. Отчего мужчина ещё сильнее своими мощными руками сдавливает мои плечи, но я не чувствую боль.
— Я знаю, чувствую, что с тобой происходит. Но ты не хочешь открываться, говорить, что мучает тебя.
— Нет, — качаю головой. — Ты ничего не знаешь, Давид. Ты не знаешь, каково это — быть куклой, которая не может ходить, сделать хотя бы движение. Ты не знаешь, что я чувствую и о чём думаю. Ты не знаешь, как меня разрывает от всех чувств внутри. Ты не знаешь, как это, быть калекой и видеть в глазах всех людей, которых знаешь, которые дороги — лишь жалость и вину, но никак не те чувства, что хочется видеть… — сейчас я говорю о тебе, Давид, а ты не знаешь об этом, как меня раздирает на части от мыслей о том, что я для тебя жалкая, но никак не дорогое сокровище, которое хочется оберегать и любить.
Пока я говорила, Полонский смотрел на меня, не отрываясь: пристально, внимательно, ловя каждую мою эмоцию, голос, чувства, слова, что лились с моих онемевших губ.
— Ты ничего не знаешь, — повторяю.
Я не хочу, чтобы я была для тебя лишь жалкой девушкой, которой нужна помощь. Я справлюсь сама. Я, чёрт возьми, хочу, чтобы я была тебе нужна. Нужна. Но не в качестве сестры, за которой нужно присматривать только потому, что попросили, и ты чувствуешь, что просто должен, обязан. А не то, что ты сам просто хочешь быть рядом со мной.
Мне хочется сказать ему многое, открыться, показать все мои чувства, но вместо этого я закрываюсь, ставя между нами метровые стены, которые не проломить, как бы ни хотелось — мне. Мне, а не ему.
От этого становится ещё больнее. Ядовитая змея, что крепче, прочнее подбирается ко мне, обхватывает своим склизким, неприятным телом мою шею и душит. Душит так, что я задыхаюсь, но живу. Живу, потому что ещё не умерла, потому что отталкиваю этого мужчину от себя как можно дальше.
Как делаю сейчас, упираясь этими самыми ладонями в его мощную, большую, мускулистую грудь. Желаю, чтобы он ушёл и больше ничего не говорил. Потому что так будет лучше.
Он там, со своей кралей, Ланой, к которой приходит после того, как посещает меня в больнице. Сидя со мной молча. Несколько часов смотря, лаская моё лицо своим взглядом, ни на секунду его не отрывая. Приходит к ней после меня, тогда как я тут задыхаюсь, стоит только об этом подумать.
Давид отпускает мои плечи, и в этот момент я глубоко вдыхаю — сейчас он уйдёт, и этот момент мне нужно тихо пережить. Я не нужна ему, как он и говорил. Ничего не изменилось. А что, собственно, может измениться за короткое время, что мы виделись?
Один раз в ресторане, потом на кладбище, потом в моём доме в этот же день и на следующее утро почти мельком, вспышкой. Но такой же внезапной вспышкой, а потом трепетным цветком во мне разрасталось чувство к этому человеку, которому я была не нужна, судя по его словам, но он был нужен мне.
Тот день, когда наши взгляды говорили красноречивее слов, когда руки наши сплелись, соприкоснулись пальцы, как сплелись и наши души, мысли в единое целое — тот волшебный и вместе с тем роковой день навсегда вырезан в моей памяти. Я навсегда запомню, как растворилась в танце и пропала в его глазах, как не хотела размыкать объятий и не хотела прерывать поцелуй, в котором я погибла, исчезла, разлетаясь на атомы, а потом вновь воскресла, словно птица феникс…
Он уходит. Отступает.
Я не хочу это видеть, потому что внутри всё скручивается, переворачивается вверх дном — отворачиваюсь. Не хочу видеть, смотреть на его спину, которая исчезает из моей клетки.