— Сашка, — мягко, с теплотой и нежностью Давид произнёс моё имя, его голос словно ласкал каждую букву. — Ты себе даже не представляешь, как нужна и дорога мне ты.
От его слов моё сердце громко и сильно ударило мне в грудь, отчего я ахнула, а в уголках глаз защипало. Но уже не от боли, не от ощущения ненужности, а от теплоты, счастья, слов сводного брата, который стал так важен в моей жизни. Ради которого я готова бороться за то, чтобы встать на ноги, как мне ни было больно. Я готова.
— Давид, — руки приподнялись и обхватили дорогое лицо ладонями. — Я готова бороться, — сказала, смотря прямо в его глаза.
— Ты встанешь, Сашка, — большой палец мужчины переместился на скулу, ласково погладил. — Я тебе обещаю, обязательно встанешь. Обещаю! — и, наклонившись, он поцеловал меня в губы.
Сердце забилось трепетной птичкой, а в животе запорхали бабочки, лаская своими крылышками. Прикрыла глаза, наслаждаясь поцелуем с Давидом, который дарит мне он. Моё тело горячей, жгучей волной захлестнула страсть. Стало жарко. Но вместо того, что отстраниться от мужчины, я ещё ближе прижалась к нему, не желая от него отдаляться.
Давид целовал сначала нежно, осторожно, но поцелуй резко перешёл в страстный. Полонский ел, кусал мои губы, словно ему было мало меня. Словно он пил с моих губ живительную воду. А я не противилась, а только раскрывала всю себя, отдавая частичку себя ему.
С этот момент мне так хотелось остановить бег времени, запечатлеть этот момент, оставить его в своём сердце навеки.
Каждый раз Давид доказывал мне, как я важна ему, дорога, как нужна, хоть и трудно было в это поверить. Но я почему-то верила каждому его слову, взгляду, каждому действию — и ни капли не сомневалась в нём.
Сейчас казалось, что он всегда был в моей жизни. Все мои восемнадцать лет был рядом, поблизости и присматривал за мной.
Давид оторвался от меня, погладил тыльной стороной пальцев щёку и улыбнулся краешком губ. Вновь быстро, легко прикоснулся к моим губам и отпрянул, но я почувствовала вновь его вкус, от которого пьянела.
Моя душа трепетала рядом с ним, как и я сама. Рядом с ним внутри меня разгорался пожар чувств, и с каждым днём было всё тяжелее сдерживать себя. Хотелось сказать, как он действительно мне дорог, что он значит для меня. Этот ураган из чувств и эмоций, царящий в моей душе, был адресован лишь одному человеку, что прочно укрепился в моих мыслях. И я понимала, что без него моя жизнь потеряет всякий смысл.
Если Давид уйдёт из моей жизни, исчезнет, скажет, что я ему не нужна, то я больше не смогу жить, дышать, мгновенно превратившись в мраморную куклу без души и эмоций. Я знала это наверняка. Знала, что будет со мной, если такое вдруг случится. Но я старалась отогнать от себя все эти мысли, чтобы не притягивать к себе то, чего совершенно не хочу.
Давид слишком важен, нужен мне, чтобы я так просто отказывалась от него, опускала руки, даже не приложив и малейшей силы, чтобы подняться на ноги и попытаться стать для него кем-то намного важнее, чем просто сестра, которой нужна помощь.
— Ну, что, пойдём в душ? — от этих слов глаза мужчины потемнели, приобретая насыщенный чёрный цвет.
— Может, я сама? — попыталась всё же настоять на своём. Я отчётливо представила, как Давид будет меня купать, прикасаясь своими руками к моей обнажённой коже, видеть меня голой, и краска мгновенно прилила к щекам.
— Нет. Не забирай у меня право видеть тебя такой, прикасаться, купать. Я хочу быть ближе к тебе. Настолько, насколько это возможно.
Вместе с этими словами он встал с кровати, откинул одеяло и, взяв меня на руки, понёс в сторону двери в ванную комнату. А я обвила его крепкую шею руками и смотрела на его лицо, впитывая каждую любимую чёрточку в себя, тогда как сердце то замирало, то принималось бешено стучать о грудную клетку.
Глава 31
Александра (Аля)
Нежно, осторожно к моей обнажённой спине прикасаются большие сильные руки. Прикрываю глаза, а по телу проскальзывают мурашки. Чувствую лёгкий поцелуй на своей спине. Прикусываю нижнюю губу, задерживаю дыхание.
Невыносимо тяжело находиться с Давидом в ванной комнате, когда он видит всё моё обнажённое тело. К лицу подступает краска, заливаюсь смущением, но не могу выдавить ни слова, лишь тихое, еле заметное дыхание слетает с моих губ, всё тело пробирает мелкая дрожь, которую трудно успокоить.
То, как сводный брат прикасается ко мне — как к фарфоровой, очень хрупкой куколке, которую боишься разбить, даже взять в руки страшишься, не говоря уже о большем — не позволяет мне собраться с мыслями. Его отношение ко мне — это что-то невероятное. Ко мне так никто прежде не относился, кроме папы, которого уже нет в живых, но память о котором всегда будет жить внутри меня — в моём сердце.