— Теть Люд, вы что… Вы что… — голосовые связки никак не желают включаться в работу.
— Отцу ничего не говори. Ему волноваться нельзя, помнишь, да?
— Теть Люд… Теть Люд…
— Ну, что ты заладила мямлить? Будто я тебя Ворханову отдаю. А он, между прочим, тоже интересовался… — при упоминании последнего, меня от омерзения натуральным образом колотить начинает. — Давай, иди, собирай вещи. Не будешь дурой, еще и на институт себе выторгуешь, — добивает мачеха, растирая мою больную кровоточащую мозоль. — Умом не получается, красотой бери! Смазливая же, как кукла… Все при тебе, Барби, — из ее уст это никогда не звучало комплиментом. — Слышишь меня?
— Слышу.
Папа всегда тихо в квартиру входит, но сейчас, кажется, что входная дверь грохочет, как воротца в железной клетке.
— Отец! Быстро давай, мордаху поживописнее. И не вздумай стоять на своем беспамятстве! Помню, с детства люблю, год тайно на свиданки бегаю… — сердитым шепотом оперативно подсказывает мачеха, пока я, глотая слезы, пытаюсь вернуть себе самообладание. По общему настрою подобный инструктаж ничем не нов, только раньше он не включал посторонних. — Уйми этот рев! Быстро! Не дай Бог, Степан что-то заподозрит… Не дай Бог! Я тебя… — напоследок трясет перед моим лицом мясистым указательным пальцем. И меняя голос с придушенно-злого шипения на слащаво-ядовитую перепевку, зовет отца: — Степа, мы в кухне! Иди скорее сюда. Новости — умереть не встать!
1
Барби
Шесть месяцев… Ровно столько я пробуду рядом с Рейнером. Таков срок заключенного договора. Два дня спустя это все еще кажется немыслимым.
Боже, помоги мне…
Покидая салон иномарки, в сторону которой совсем недавно и смотреть боялась, все еще пытаюсь понять, что именно это значит лично для меня? Как сильно на мне отразится то, что будет происходить в этом доме?
— Докурю и принесу твои вещи, — оповещает тот самый жуткий бритоголовый тип, заставляя меня в очередной раз содрогнуться. — Можешь входить. В кухне найдешь Светку, она тебя в курс дела введет. Рейнер будет только вечером.
— Спасибо, Виктор, — машинально благодарю мужчину, хотя мне вовсе не хочется этого делать.
На ватных ногах поднимаюсь по ступеням и, ухватившись за дверную ручку, замираю. Она кажется раскаленной до температуры плавления. Вот-вот, не выполнив предназначенную функцию, согнется в моей трясущейся руке как пластилин. Громко вздыхаю и с усилием поджимаю губы. Конечно же, реальность мое разыгравшееся воображение опровергает — ручка выдерживает, а дверь поддается.
В доме темно, тихо и прохладно. Но едва я ступаю несколько шагов вглубь холла, как пространство разрезает дикое женское верещание.
— Мамочки… — содрогаюсь и, удивляя саму себя, несусь на этот крик.
— Аська, ну едрить твою налево! Что ж ты за недотепа такая? Казанюру шурпы пересолить!!! Я тебя…
— Я же не специально, теть Свет… Не специально…
— Дурь ты беспросветная! Чтоб тебя от земли оторвало и як гепнуло обратно!
Застываю на пороге залитой солнечным светом кухни. Понимая, что никого здесь не убивают, с облегчением выдыхаю.
— Здравствуйте, — с опозданием реагирую на вопросительные женские взгляды.
— А-а, — после секундной заминки отмирает крикливая габаритная женщина. — Гостья пожаловала… Ну, что ж… Как говорится, милости просим, — приветствует без особой радости.
— Спасибо!
— Как называть тебя?
— Я — Наталья, — нервно сцепляю перед собой руки. — Но все зовут меня Тата… или Барби, — последнее в этом доме как нельзя уместно.
— Ага, — утратив ко мне интерес, возвращается к шурпе. Помешивает большим половником, набирает, пробует и морщится. Я неосознанно тоже. — Ну что мне с этим пересолом теперь делать? — и снова взгляд поднимает. — Меня можешь называть тетей Светой. А эта недотепа — Аська.
— Могу я вам чем-то помочь?
— Сдурела, что ли?
— Почему же? Я к работе привычная. Все умею. Могу вот картошку почистить, — указываю на стоящую на рабочей поверхности корзинку с овощами. — Правда, могу!
— Ага, можешь. Только мне потом хозяин — голову с плеч! Аська, что встала? Давай, яйца взбивай.