— Где эта сука? — мой голос раскатисто разносится по дому, а глаза готовы убить каждого, кто посмеет мне перечить.
— Где-то в доме, Игорь Павлович, найдем. Артур, действуй.
Меня отпускают. Я же сгибаюсь пополам, падая на колени. Руками упираюсь в идеально чистый пол и понимаю, что наружу вырывается звериный рев отчаяния. Только не он! Не мой мальчик! Так не должно быть! Молодые не должны умирать рано.
Это просто какое дебильное кино, это не может оказаться правдой. Может я просто сплю и мне снятся кошмары? Даже голос охранников настоящий. Я почти ничего вокруг не вижу и не соображаю. Мне что-то говорят, а я смотрю и ничего не вижу.
— Что произошло, это девчонка вас так, босс?
Я до сих не понимаю, о чем толкует охранник. Лишь случайно вижу, как на белоснежную плитку падают крупные капли крови. Откуда это? Кручу головой и понимаю, что руки в мелких порезах стеклом. Капля за каплей кровь капает на пол и образует небольшие лужицы. А мне не больно! Я не чувствую физическую боль. Меня раздирает душевная боль за моего мальчика. Он теперь лежит там, один, в палате. Его молодое тело пришла забрать старуха с косой. Она в очередной раз от меня забирает тех, кого я безумно люблю. Прости, Сонька, не смог уберечь твоего пацана. Хреновый из меня отец. Я не достоин носить это почётное звание. Природа умнее, она знает, что делает.
С двух лет я растил этого сорванца, полюбил как родного. А после неожиданной болезни Сони полностью взял на себя заботы о парне. У него были лучшие репетиторы, лучшая гимназия в городе и высшие награды за достижения. Малой меня никогда не разочаровывал. И пусть я всегда много работал, Давид не роптал. Он всегда находил время и для учёбы, и для развлечений. И это я виноват в том, что за глобальным проектом нашей компании не заметил, как парень влюбился, как слетел с катушек, помешавшись на девке. Был бы его биологическим отцом, то с уверенностью бы сказал — моя копия. Но, увы.
Давид был сыном моего армейского друга. Нас связала очень репкая мужская дружба. Он стал моим настником, помог стать твёрже и увереннее в себе. Мы многое с ним прошли. И я гордился тем, что имею такого товарища.
После солдатской службы, Виктор остался в части, его манила к себе война, горячие точки, а позже — служба в полиции. Он слишком рано женился, наигрался в семейную жизнь, развёлся. Но попав в бандитскую перестрелку, был серьёзно ранен и взял с меня слово заботиться о сыне, как о крестнике. Я клятвенно обещал, что не брошу мальца, что сделаю всё, что от меня зависит. Друг умер с верой в то, что его семье ничего не угрожает.
Но вышло всё по-другому. Я не ожидал того, как резко изменится моя жизнь, когда я увижу, а позже проникнуться теплом к семье друга. Давид стал мне сыном. Сонька тоже неожиданно стала для меня той женщиной, которую не хотелось выпускать из кровати день и ночь. Я долго охотился за её аппетитной задницей, прикрываясь встречами с пацаном. Только в этом она никогда не смела мне отказывать. Бывшего она давно не любила, но уважала за героизм. Мне даже казалось, что я совершенно не в её вкусе. Это позже узнал, что она старалась не окунаться с головой в отношения, которые причиняют боль. Она боялась остаться одна. В очередной раз с разбитым сердцем.
Долго я метался. Но однажды болезнь Давида предрешила нашу дальнейшую жизнь. Соню пришлось едва ли не силой загребать к себе домой, когда с воспалением слег мелкий Давид. Она и сама была на грани от переутомления. Она очень и очень заботливая мать. Мне это в ней безумно нравилось. Забрал их к себе домой, так и прижилась Сонька у меня. Больше не пыталась строить из семя даму кремень. Любил эту стерву до одури, любил каждую клеточку этой женщины. А четыре года назад сдыхал на кладбище, когда она сгорела за полгода, оставив на моём попечении пятнадцатилетнего подростка. Полгода я был не в себе. Родители поддержали, пацан тянулся. И я смог выплыть на поверхность, вдохнуть полной грудью и двигаться дальше.
— Давид в коме, сейчас же в больницу. С этой сукой сам знаешь, что делать. Никогда больше чтобы ее не видел, пусть живёт…
9
А потом была очередная пытка. Которую я провалил с треском. Я рыдал в светлой палате больницы, стоя на коленях у кровати, держа похолодевшую руку сына своими не менее холодными руками. Я едва успел ворваться в стены медицинского учреждения, едва успел увидеть его последние попытки держаться на плаву, а потом монотонный звук аппарата оповестил о том, что Давида не стало. Его не стало!
Смутно помню те полчаса после. Именно: после. Потому что тогда меня словно не существовало в мире живых. Я хотел, чтобы меня никто не трогал. Чтобы ко мне никто не прикасался. Мне просто ничего не нужно было.
Меня приводили в чувство долго и настойчиво. Я несколько раз срывался с кушетки, резко садился, словно проснувшись от жуткого сна, и спрашивал о сыне. Думал, что всё случившееся просто какой-то банальный, дикий, но слишком реалистичный сон. Нет, не сон. Это грёбанная реальность, которая затянула меня в чёрные сети отчаяния и мрака. Когда видел в глазах медсестры сожаление — вновь проваливался в темноту, из которой не хотел выбираться. Там было легче. Даже не так: там ничего не было. Вообще.
Похороны были не менее трагичными. И заниматься их подготовкой я тоже не мог. Всё сделали мои проверенные люди. Я же просто сидел в кресле и сжимал пустой стакан из-под водки. Тошно, безумно больно. Ничего не помогало. Ко мне боялись лишний раз подойти и что-то уточнить. Лишь верный Евгений брал на себя огонь и действовал. Парень толковый, и он меня крепко в тот сложный момент поддержал.
Я едва держался. Евгений не отходил ни на шаг. И я понимал, что парню досталось больше всех. Но за это ему и плачу в полтора раза больше. Хотя его помощь порою была просто бесценна. Только вот деньги — единственное, что было у меня и то, чем я мог отблагодарить человека за дискомфорт, который я причинял в невменяемом состоянии.
А потом потянулись монотонные серы дни, состоящие из работы, алкоголя и частых поездок на кладбище. Ничего не помогало. Ничего не спасало, от слова совсем. Сколько бы это продолжалось — я не знаю. Мозг совершенно не работал, не слушался. Я был мыслями в прошлом. Я жил воспоминаниями. В тех пьяных бреднях я видел их, свою семью, говорил с ними. Я рыдал и умолял их забрать к себе. Мои молитвы не были услышаны.
Городская квартира стала для меня чем-то запретным. Я не мог туда заставить съездить. Там была атмосфера, которая напоминала о них. И если со смертью Сони я со временем смирился, продолжал жить в нашей квартире, то теперь словно стена. И эту стену ничто сдвинуть или разрушить не ожжет. Блок в голове. Там всё пропахло ими. Там слишком много воспоминаний. И эти воспоминания убивали медленно, но уверенно что-то в моей душе.
Сейчас же я временно ютился в своей спальне, живя у родителей. Мама с отцом первое время пытались на меня влиять, не помогло. Смирились, не трогали. Отец сдал, мама каждый раз хваталась за тонометр и мерила давление. А я если не пил, то просто валялся в темной комнате и пытался спать. Как жить дальше? Бизнес? Он у меня отлично налажен. И эта стезя меня уже так не вдохновляла. Женщины? Увы, но мысли не о них. Какая-то прострация. Тяжёлый камень на груди и безысходность.
Продать квартиру, в которой столько воспоминаний о них, не смог. Спустя некоторое время смог себя заставить туда наведаться. Заезжал, ходил вокруг да около дома, тоскливо смотрел на окна. Уезжал. Приезжал. Смотрел на окну и уезжал. А в один день смог войти. Ходил огромными просторными светлыми комнатами и сжимал кулаки. Я даже вещи сына не разобрал. Их мне заботливо собрала в коробок медсестра, передала Евгению.
И теперь я видел любимые гаджеты парня, портмоне, какие-то пацанские брелки и полуразбитый мобильник. Пнул ногой коробку и вылетел из комнаты. Меня всё бесило. Гнев не испарился из моего нутра. Мне хотелось выть раненым зверем. На всех, на каждого.
Поездка в супермаркет. Алкоголь. Много алкоголя. А потом путь на кладбище с бутылкой коньяка. Из разу в раз так, этому нет конца. Это меня убивало.