Нет, я конечно помню, как мама пыталась меня обнимать, еще когда ходил в первый или второй класс, но после все сошло на нет, потому что я каждый день слышал каким должен быть, что должен делать, что мужчина не должен разводить всякие нежности.
Сейчас я не могу понять только одного: как с Мирой у меня получалось все? Я же не мог ею надышаться! Мне важно было дотрагиваться к ней постоянно, чтобы она была в шаговой доступности на расстоянии вытянутой руки, потому что как только терял тактильный контакт с ней, меня начинало корежить.
А сейчас передо мной сидит моя мать, задыхаясь в истерике, а я не могу пересилить себя подойти к ней.
— Прости меня Максим, прости… — начала шептать мама. — Я так виновата перед тобой. Что же я наделала?
Я прошел к дивану, присел на него и оперев локти о колени, взглянул на маму. Она еще была красива, но какая-то пустая, что ли. Трясущиеся руки, бледная кожа, какая-то болезненная худоба. Почему болезненная? Да потому что я видел как выглядит счастливая женщина, пускай и на фотографиях, да еще и беременная, но счастье из моей Колючки просто лилось. А вот передо мной сидел не тот образец счастья, который так желал видеть раньше.
— Мам, успокойся. — не громко проговорил. — Может тебе врача вызвать?
— Не нужно, сынок, я успокаиваюсь уже. — как-то горько усмехнувшись ответила она. — Это я виновата. Я… если бы я проявила хотя бы долю характера, то ты не стал бы таким.
— Каким, мам?
— Бесчувственным, что ли. — он тяжело вздохнула.
— А кто сказал, что я бесчувственный?
— Я же вижу. — опять горькая усмешка. — Ты даже не смог подойти ко мне, чтобы успокоить.
— Мама, ты приехала, чтобы рассказать мне о том как я должен поступать с тобой, или как я должен проявлять чувства? Не поздновато ли?
Мама опять начала бледнеть, но взгляд уже не отводила от меня.
— Я только одного не могу понять, как же ей удалось разрушить твою стену? Почему к НЕЙ ты бежал как к воде? Я же твоя мать, но ты ни разу за последние пятнадцать лет не прибегал ко мне! Как же так вышло?
— Хм. Интересный вопрос. Вот только отвечать на него я не буду, мам. Скажу только одно: моя Мира и ты — это абсолютно две разные женщины. Она за нашего сына глотку даже отцу моему перегрызет и любит его уже за то, что он у нее родился. А я Бога молить буду, чтобы когда я освободился от вас, она меня приняла назад, потому что жизнь без нее это не жизнь, а просто существование.
У матери опять побежали слезы по щекам. И да, я понимал, что мои слова очень жестоки, но сказать должен был.
— Ты будешь завтракать? — решил сменить тему, потому что правда придется вызывать скорую, если не успокоится. Подошел к двери, чтобы позвать нашу помощницу, и дать распоряжение накрывать на стол, когда в спину мне прилетели слова матери.
— Он пьет опять. Пьет уже почти сутки. Ночью даже пальбу устроил во дворе, пока соседи не вызвали наряд, бесполезно конечно, но сам факт, что его не отпускает, меня очень настораживает.
— Зачем ты мне это говоришь сейчас? — прорычал свой вопрос, потому что любые разговоры об отце начинали выводить меня.
— Потому что он постоянно говорит о тебе, о Мире и о ее матери. Он так сильно ее любит до сих пор, что это уже не любовь, а одержимость. А тебя возненавидел еще сильнее потому что “у тебя вчера родился сын от той, которой не должно было быть”! Он постоянно шепчет разные слова, но суть всегда одна и та же.
— Мама если ты не хочешь завтракать, я тебя не смею больше задерживать. — опять грублю, но я тоже уже устал от всего этого! Как будто это я виноват, что так все вышло.
— Сынок, пожалуйста, не гони меня. — опять слезным голосом начала мама. — Я не могу там находиться сейчас. А здесь, он хотя бы не скажет, что я опять трачу его деньги.
— Оставайся, конечно, — вздохнул, — Но я не хочу слушать об отце. — а после того, как все-таки позвал нашу кухарку и попросил чтобы она нам накрыла, решил спросить, хотя понимал, что ответа мне не дадут. — Меня, последнее время очень интересует вопрос, почему же родители Миры приняли меня. Я знакомился с ними отдельно, первый был Геннадий Викторович, и я тогда ему сразу представился. Он даже слова не сказал. После было уже знакомство и с Ириной Ивановной. И опять было все так, будто и не было никакого прошло у них с отцом. Одно только помню, как Геннадий Викторович задал мне вопрос об отце, так вот тогда он сказал, что “его репутация бежит впереди него”. А мам? Почему так? Им бы гнать меня тогда, куда подальше от своей дочери. И ты знаешь, я бы так и сделал, если бы не дай Бог с моей женой так поступили в свое время. Но нет! Они даже в гости приглашали. Меня, мам! — все время моего рассказа, я смотрел на нее и ждал, что она хоть что-то скажет, но нет. Мама молчала. — А из-за прихоти моего отца и его больной одержимости, я не могу взять своего сына на руки, не мог во время беременности Миры, дотрагиваться к ней. Не могу даже сейчас поехать к ней и устроить ей незабываемый праздник и засыпать подарками, за то что она сделала. За сына! Так вот теперь назревает вопрос: как те люди, которые должны были бы ненавидеть всех нас больше всего, смогли так отнестись ко мне и к моему ребенку, которого они же теперь и воспитывать будут? Подумай над этим мам. Потому что я не могу пока найти ответ на этот вопрос.