Незнакомец по-своему красив грубой мужской красотой, но что-то в его облике есть отталкивающе. Может, тонкие губы. Возможно, какой-то бабский подбородок – немного дрябловатый, с намечающимся двойным собратом. У него болотные водянистые глаза – помесь цвета бутылочного стекла и жёлтых крапинок. Мощная красная шея и когда-то перебитый нос – короткий, как у пекинеса.
– Где она? – спрашивает мужчина, не считая нужным поздороваться и представиться. Голос у него густой и звучный
– Кто? – спрашиваю удивлённо, хотя отлично знаю, кого он ищет.
– Не прикидывайся дурочкой, – зло щурит он глаза и, подняв голову к лестнице, кричит: – Елена! Я знаю, что ты здесь! Выходи!
Стив
Этот рёв сложно не услышать. Я осторожно посадил Эда в кроватку.
– Посиди, я скоро, – привык разговаривать с ним на равных. Понятия не имею, что умеют и понимают другие младенцы в полгода. Эдвард, как мне казалось, понимал всё.
Я выскочил в коридор и с силой запихнул назад, в её комнату, Ассоль, что уже шла на зов василиска. Краше в гроб кладут – кажется, так говорят о насмерть испуганных или смертельно больных. Девушка выглядела именно так – белое полотно вместо лица. Губы ходуном ходят.
– Пусти! – попыталась она вырваться, но куда ей против меня. Встряхнул, как цыплёнка, и с силой усадил на кровать.
– Слушай меня. Внимательно. Он больше не имеет никакого отношения к твоей жизни. Он – прошлое и никогда не станет кошмаром твоего настоящего или будущего. И если ты сейчас сдашься, незачем было тогда убегать. Позволь мы сами разберёмся. Всё будет хорошо. Верь.
Она сникла, сдулась. Руки безвольно упали, напряжённые плечи опустились. По её лицу я понял: ещё немного – и расплачется.
– Вы же ничего не знаете…
– Расскажешь, если захочешь. Потом. А сейчас – сиди и не высовывайся из комнаты.
– Елена! – неслось с первого этажа. – Кишка тонка? Не хватает мужества посмотреть мне в глаза? Я всё равно тебя достану!
Я вылетел в тот момент, когда он сделал шаг вперёд, видимо, поняв, что ором ничего не добьётся.
– Я бы на вашем месте не настаивала, – Марина внешне спокойна, тоже бледна, но глаза горят, а губы решительно сжаты. Стоит на его пути – слабая на вид преграда. Такому, как отчим Ассоль, ничего не стоит махнуть рукой и избавиться от тех, кто мешается под ногами. Но он не спешит.
Запнулся. Остановился. Посмотрел сверху вниз. В лице нет звериной злобы, только мягкое безразличие садиста-исследователя, что пинцетом любит отрывать крылья у бабочек или ножки у жуков.
– Да? А что вы, собственно, знаете о ней? О маленькой лживой шлюшке? – он выплёвывал слова с наслаждением. Усмехался и кривил тонкие губы.
Я встал рядом с Мариной. Незнакомец на меня не смотрел. Сверлил взглядом только её, не отвлекаясь на мелочи.
– В моём доме не произносят подобных слов. Будьте добры, быть вежливым.
Он приподнимает брови и веселится. Глумится даже, но только мимикой, движениями огромного тела. Слишком ловок и раскован для такого мамонта.
– Особа, которую вы опекаете, как курица-наседка, помимо других прегрешений, украла ребёнка. Я бы на вашем месте сто раз подумал, прежде чем защищать её. Елена! – гаркнул он без перехода. – Выходи! Или мы разберёмся по-семейному, или завтра я вернусь сюда с милицией!
Я понадеялся только на то, что Ассоль хватит ума не высовываться. С остальным разберёмся потом.
– Вам нечего делать здесь, – Марина сжала руки в замке, но голос у неё не дрогнул, не изменил тональность. – Покиньте, пожалуйста, наш дом.
Тип осклабился. Нехорошая улыбка скользила по губам тонким червём.
– Конечно-конечно. Обязательно-всенепременно. Подумай сто раз, прежде чем выставлять меня за дверь. Завтра я вернусь с правоохранительными органами, и это будет совсем другой разговор. Пойдёшь как соучастница и все твои прихлебатели тоже.
– Вы повторяетесь. Не надо меня запугивать.