– Вирус Марины Штейн, – улыбнулась я.
– Когда-нибудь всё же надо придушить Стива, – хохотнула Марина. – Вечно он придумывает разные слова-метки.
– Но он очень точно дал название явлению. Все, кому ты помогала, не остаются прежними.
– Не все, – мягко возразила Марина. – Ольга, например, жена моего бывшего босса, осталась прежней.
Я недоверчиво хмыкнула.
– Может, пока что не время проснуться твоему вирусу – всего лишь.
– Может, – не стала спорить девушка. – Но мне, наверное, было бы спокойнее, не изменись вы. Не потому что хочу остаться исключительной, нет, – поспешно добавила она, видимо, страшась, что её слова я могла понять превратно. – Просто я знаю, как тяжело нести подобный груз.
Хотелось как-то приободрить её. Да, я бы не отказалась остаться прежней, но тогда бы не выжила, так что выбора особого не было, поэтому плакать и рыдать по этому поводу не находила причин. Что уж теперь: всё случилось, и с этим нужно научиться жить.
– Наверное, не нам решать, почему случаются те или иные события, – произнесла я то, что думала. – Где-то мы соприкоснулись. Или ещё соприкоснёмся. Но я хотя бы теперь знаю, что мои сны – не плод больной фантазии, не кошмар. И с нервами у меня всё в порядке. Я никому не рассказывала о своих снах.
Марина открыла ящик тумбочки и достала тетрадь. Прижала её к груди застыла на несколько секунд, а затем положила мне на колени.
– Это дневник. Ник потерял память, когда пришёл в наш мир, а потом вспомнил всё. Он рассказывает о Заонге, мире, откуда появился. Я никому не давала его читать, даже Стиву. А теперь доверяю своё сокровище тебе. Я указала закладками страницы, которые ты можешь прочесть. Остальное – слишком личное и для тебя не представляет никакой ценности. Может, ты лучше сможешь понять, что тебе снится и почему. А может, позже пригодятся знания, которые ты почерпнёшь из дневника.
Её пальцы снова прикоснулись к синей обложке. Так, словно она не могла расстаться с тетрадью даже на короткий срок. А затем она вышла из комнаты, оставив меня один на один со страницами, исписанными чётким мелким почерком.
2.
Из дневника Ника
В заоблачной выси, поддернутой розовой пеленой, гордо реет хэд. Нежное солнце всходит над Заонгом, наполняя мир тёплым красноватым светом. Наше солнце не слепит глаза, не обжигает, не причиняет боли: оно скрыто защитной дымкой, что, словно мягкое облако, окутывает всё живое.
«Риан, где ты?» – эхо доносит встревоженный голос матери, но я не шевелюсь, застыв, как изваяние, на крутом обрыве.
Волосы густой волной закрывают глаза, но мне сейчас не нужно зрение: все чувства обострены. Я вижу внутри себя всё: и камень, на котором сижу, и кудрявый хэо, что розовым ковром укрывает склон, и крутой обрыв. Внизу приглушённо плещется ручей. Проворная длиннохвостая зика ползёт меж камнями, оставляя бурый влажно-блестящий след.
Первые тёплые лучи ласкают обнажённую кожу. Налетевший ветер треплет волосы и бахрому тайки, что нестерпимо щекочет мои бёдра.
Тайки – короткие шорты с бахромой – единственная одежда, которую носят мальчики до того часа, пока не получат настоящее имя.
«Риан!» – голос матери звучит надрывно, и я, огорчённо вздохнув, одним движением встаю на ноги. Каждый мускул звенит раздражением, что волной растекается внутри меня.
Я прикладываю большой палец ко лбу и посылаю беззвучный сигнал матери: «Я не маленький, мне пять лет! Неужели я не могу побыть наедине с собой?». Мамин голос меняется, звучит спокойнее, но она продолжает настойчиво звать меня.
Ох, уж эти женщины. Неугомонные, беспокойные, вездесущие, добрые и ласковые, но мало наделённые Знанием. Им тяжело слышать мысли, они с трудом разбирают руны, не умеют бесшумно исчезать и видеть с закрытыми глазами.