С той поры так и повелось: животные то появлялись, то исчезали. Это означало, что Коляновне удалось пристроить приблудных бедняг в чьи-нибудь порядочные руки.
Кое-какие животные оставались у нас навсегда. К попугаю, коту и собаке добавилась кошка Пеструха (бело-рыже-чёрная бестия) и английский кокер-спаниель Синдбад с печальными глазами. Коляновна привела эту парочку после смерти их хозяина. Кокер очень долго горевал, ничего не ел, и мы не раз видели, как собака плачет.
– Ишь ты, как страдает, сердешный, – убивалась Коляновна, пытаясь в очередной раз накормить пса.
Синдбад отходил долго, и только настойчивость Коляновны да неустанная забота и любовь Марины возродили постепенно его к жизни. Пёс привык к нам, а мы в свою очередь, дарили ему тепло своих сердец.
Я нарисовал портрет Синдбада, и Коляновна, впервые оценив моё мастерство, попросила подарить ей картину. Я с удовольствием сделал это. Так нарисованный Синдбад поселился в каморке нашей домоправительницы рядом с иконой Божьей матери.
Время шло, а мы продолжали жить дружным, немного чудаковатым семейством. Майлз и не помышлял об отъезде. Линда откладывала его уже не один раз, уговаривая себя и нас, что до осени ещё очень далеко, а летом можно отдохнуть и здесь. Мы не спорили, потому что не хотели расставаться.
Через пару недель к нам присоединился Майкл, который тоже решил взять тайм-аут и отдохнуть от дел.
– Нормальные люди едут на курорт, к морю. А ненормальные приезжают в провинциальный городишко, чтобы жить в доме, который трещит по швам от перенаселённости.
Это философское изречение, лишённое оригинальности, он произнёс, не успев переступить порог.
Линда повисла у него на шее, Эдвард визжал от восторга, Коляновна сверлила очередного жильца угрюмыми буравчиками, а мы с Майлзом выражали одобрение рёвом.
– Ещё один нехристь, – пробормотала Коляновна, но в голосе её мы не уловили обычную суровость. Наверное, она уже притерпелась к нашим иностранным лицами и именам.
Надо сказать, домоправительница наша особо не церемонилась и каждого величала так, как ей нравилось. Линду называла Линой, Майлза – Маем, меня – Сивкой, а Эдварда – Эдькой. Майкла она, немного поразмыслив, нарекла Мишкой.
Вероятно, ей нравилось, что мы во всём с ней соглашались. Её самолюбие купалось в нашей покорности. А мы не считали важным коверканье наших имён, любили всех приблуд, которых она приносила в дом, молились вместе с Коляновной перед едой и по воскресеньям начали ходить в церковь.
Коляновна гордо вышагивала впереди в парадной юбке и белоснежном платке, всем видом показывая: «Накось-те, выкусите-ка!». А мы покорно шагали ей вслед, выдерживая взгляды и шепот богомольных старушек. Вскоре к нам все привыкли и стали считать своими. Общество старейших приняло нас. И это произошло благодаря нашей Коляновне.
А потом случилось нечто, что опять взбаламутило весь город, и еще долго об этом происшествии шептались кумушки по углам.
Часть 1. Глава 5
1
Линда
Я пыталась понять, что меня держит здесь. Сто раз собиралась уехать и не могла. Все дела дома казались мелкими и несущественными. Меня не тянуло в суету большого города, я не скучала по подругам и шуму автомобилей.
В другое время размеренная, бесхитростная жизнь, наверное, свела бы меня с ума. Я бы умирала от скуки. А здесь я с удовольствием бездельничала, копалась с Коляновной в саду, выгуливала Синдбада и избегала местных парней, что, словно коршуны, начали виться возле нашего дома.
– Линда, они действуют мне на нервы, – взмолился однажды Стив. – Ну что тебе стоит поговорить с ними? Ты ведь всегда была такой общительной?
Я вняла мольбам братца и подружилась со своими воздыхателями. Они оказались довольно милыми парнями, но вскоре поняли, что дальше дружбы у нас ничего не получится: за мной постоянно кто-нибудь следил.
Наилучшая дуэнья получилась из вездесущей Коляновны. Майлз и Майкл всегда были готовы подменить её на этом ответственном посту. Поэтому некоторых разочаровавшихся кавалеров сдуло ветром, а наиболее стойкие обожатели продолжали со мной дружить. Мы гуляли каждый вечер неподалёку от дома. Выгуливали Синдбада.
Это случилось поздним вечером. Она лежала на обочине, широко раскинув руки, как птица с переломанными крыльями. Её голова была неестественно вывернута, а белые повязки на запястьях светились в темноте.