Огромное чувство вины давило как небесный свод на её истерзанную душу.
«Вы не знаете меня! Гоните прочь как шелудивую собаку! Во мне нет ничего человеческого, я себ вкруг себя только разрушение, ненависть и смерть!»
Её душа кровоточила и вопила, огнедышащим драконом выжигая всё вокруг. Она чувствовала, что начинает оживать и ощущать вкус жизни на губах. Ей не хотелось этого, поэтому и просила небеса о летаргии.
Может, ей удалось бы уничтожить себя, если бы Майлз не сказал одно маленькое, коротенькое, странное слово.
Ассоль.
Мир, казалось, раскололся надвое. Мгновение остановилось. Белая роза стала красной. Воздушный шар, заполненный ненавистью, горечью, самоуничижением, лопнул, наткнувшись на острые углы этого имени.
Она обмякла как мулета, поднятая на крутые рога быка-победителя. Её щека нашла плечо этого неземного красавца, и слёзы опустошающим потоком вынесли всю грязь и вонь из лопнувшего шара, освобождая душу.
Она поняла, что её не оставят в покое, пока её сердце и душа не обретут стабильного равновесия и твёрдой почвы под ногами.
Этой же ночью она решила бежать.
4.
Марина
Наш дом походил на улей. Я уже в который раз возносила хвалу Богу, что Антоний Евграфович оставил это пристанище.
У нас ещё оставались свободные комнаты, но незнакомку я решила поселить с Линдой. Дотронувшись до её руки, я увидела такое, от чего содрогнулась. Мутило так сильно, что я боялась потерять контроль. С трудом удавалось сохранить спокойное выражение лица. Лишь волна отвращения, что тенью промелькнула в моих глазах и током передёрнула тело, не укрылась от внимательного взгляда Стива.
Мне была противна не девушка, тошнило не от неё, а от того и от тех, кто сделал с ней такое. Я поняла, что смерть была бы для неё благом, поэтому решила не оставлять её одну.
Не пришлось никому ничего объяснять, не пришлось никого уговаривать. Все без слов поняли, что незнакомка нуждается в опёке.
Как хорошо, что она онемела. Нам бы пришлось несладко. Её ненависти хватило бы, чтобы утопить всё в ней на много километров вокруг.
Нет, она не ненавидела людей. Она ненавидела себя. Но эта ненависть была такой уродливой и страшной, что порой казалось: она поглотила бы всех, кто хотя бы прикоснулся к ней.
Часто я опасалась за ясность ума девушки. Невероятно и ненормально, считала я, что можно так себя унижать, топтать и ненавидеть.
По крупинке, по маковому зёрнышку, к ней возвращалась жизнь. И когда она заплакала на плече Майлза, я перевела дух.
Ночью меня разбудил вопль Эдварда. До этого я всё время спала чутко, как говорится, в полглаза, находясь в постоянном напряжении. Этой ночью я расслабилась, потому что решила: кризис миновал.
Я вынырнула из глубокого сладкого сна нехотя. Эд вопил, и я вдруг поняла. Что дело не в мокрой пелёнке или голоде. Ребёнок настойчиво выкрикивал одно и то же:
– Ассо! Ассо! Ассо!
Я пулей вылетела из комнаты, в дверях чуть не сшибла Стива, что поспешил на крик младенца. Оттолкнула его и рванула на второй этаж, слыша его торопливые шаги вслед за собой.
Я ворвалась в комнату Линды и застонала: наша богиня спала, улыбаясь во сне, а кровать Ассоль была пуста.
Наверное, я застонала от отчаяния слишком громко. Линда проснулась и непонимающе захлопала глазами. Майлз вылетел из комнаты напротив и всё понял в одно мгновение.
Пока мы в растерянности топтались в коридоре, он перескакивая через ступеньки, выбежал на улицу в одних трусах. Его рёв, я уверена, услышали этой ночью многие:
– Ассоль!
Майкл и Коляновна присоединились к нам внизу.
Всей толпой мы вывалились на улицу. Вслед на нами выскочили животные. Рыцарь сидел у Линды на голове, хлопал крыльями и верещал. Бианка взволнованно ухкала, одноглазый Джо, рыжий Антон и Пеструха мешались под ногами, Синдбад взволнованно лаял, Коляновна громко причитала.
Меня вдруг обуял истерический смех: я посмотрела на нас со стороны. Майлз метался по двору и орал, мы все, всклокоченные, полуголые, топтались на пороге, наступая на лапы котам. Эд продолжал вопить.