Прошло ещё почти полгода, прежде чем Розалию Константиновну, окончательно выжившую из ума, упекли в психушку, а её забрали домой.
Как выяснилось, в доме произошли разительные перемены. Исчезли некоторые картины, предметы антиквариата. Мать, тяжело перенесшая роды, была слаба, анемична и похожа на привидение. Казалось, она постарела лет на десять и по сравнению со своим мужем выглядела довольно печально.
Горластая двухмесячная сестрёнка орала день и ночь, синея от натуги. У матери почти не было молока, а варить смеси не хватало сил.
Полуголодное, несчастное, заброшенное существо, что должно было родиться мальчиком, продолжателем рода, не оправдало великих надежд, возлагаемых на него, напомнило ей о себе, такой же заброшенной и ненужной. Горло перехватило спазмом, сердце бултыхнулось в груди, а на глаза навернулись непрошенные слёзы.
Она не помнила, как взяла малышку на руки, как баюкала и шептала нежные, ласковые слова, что слетали с мокрых, солёных от слёз губ.
– Сестрёнка, ты станешь королевой, прекрасной и великой. А я всегда буду рядом. И никто не сможет обидеть тебя, поверь!
Оказалось, что у двухмесячного ребёнка до сих пор нет имени. Тогда она сама дала ей его. Регина – королева. Только так и никак иначе!
Она стала младшей сестрёнке нянькой и матерью. Кормила, пеленала, стирала. Успевала бегать в школу, с грехом пополам учиться. Ещё ей приходилось выхаживать мать, хоть как-то следить за домом: канули в лета те времена, когда в дом приходила домработница.
Дела нового мужа шли не очень, поэтому особых достатков не было. Спасали предметы старины, оставшиеся в наследство от первого мужа, да пенсия, которую платили на неё, старшую дочь.
Новоявленный папаша часто хмурился, прикладывался к бутылке, буянил, иногда пропадал на ночь, но потом всё же возвращался. Он упорно продолжал рыться в бумагах отца. Однажды она слышала, как он орал на мать, упрекая её в том, что не мог-де её учёный муженёк завести себе компьютер и, как все нормальные люди, работать с техникой, а не марать бумагу непонятными иероглифами, которые практически невозможно разобрать!
Вскоре ей пришлось убедиться, что отчим её не так уж и туп, как казалось: ей было почти четырнадцать, когда в доме начали появляться деньги. Он запатентовал изобретение, которое принесло ему если не славу, то неплохие доходы. Не стоило большого труда догадаться, чьё открытие он позаимствовал и кто был настоящим автором. Её отчим оказался самым обыкновенным вором.
Она пыталась не думать об этом. Она старалась делать вид, что её это не трогает. Но внутри всё клокотало от обиды и ярости.
Хотелось орать, визжать и кусаться. Только Бог свидетель, чего стоило ей внешнее спокойствие.
Мать наконец-то поправилась, прежняя красота почти вернулась к ней. Регина уже уверенно топала ножками, начинала произносить потешные слова. Милая, забавная, ласковая, но по-прежнему никому не нужная, кроме старшей сестры.
Родной отец почти не обращал внимания на разочаровавшего своим полом ребёнка. Мать сознательно избегала девчушки, что принесла муки, страдания, болезнь и посмела родить не мальчиком.
Какое-то несправедливое равнодушие. Как можно не любить это сокровище? Не плакса, не вредина и такая красавица! Заглядывая в огромные глазёнки малышки, часто ощущала болезненный укол в сердце. Почему? К сожалению, не находила ответа на вопрос.
Шло, спотыкаясь на неровных местах время. После окончания школы ей хотелось во что бы то ни стало уйти из дома, начать жить своей жизнью. Но широко открытые глазёнки четырехлетней Регины не дали ей этого сделать: она не могла бросить на произвол судьбы младшую сестру, что ещё нуждалась в её любви и помощи.
Ей было восемнадцать, когда отчим обнаружил опустевший тайник. Возможно, он бы так ни о чём не узнал, если бы не Регина.
В тот роковой день сестрёнка, роясь в залежах старых игрушек, случайно нашла спрятанный много лет назад пистолет.
Регина случайно нашла. Отчим случайно увидел. И после этого мир в очередной раз рухнул и разбился на осколки.
– Я стала узницей, Стив, – голос Ассоль дрожал, глаза блестели, но девушка не давала слезам пролиться. – Вначале я лгала, что нашла пистолет в отцовском столе, но именно этой ложью только усугубила своё положение: он осматривал стол не раз, но пистолета там не видел. Потом было всё: и запугивание, и угрозы, и побои. Я молчала. Не могла предать дело своего папы. Я клялась, что не брала никаких бумаг. Клялась, что в тайнике ничего не было, кроме пистолета, но он не верил мне.