Не скрою. Ты будишь во мне воспоминания, которые я, казалось, похоронила так давно и глубоко, что думала, будто и не было никогда у меня никакого прошлого.
Я жалею о том, что вспоминаю. Я благодарна тебе, что память выныривает из глубин забвения. Душа хочет жить и радоваться. Помнить хорошее и не болеть от плохого.
Мы не знаем, что будет завтра. – жизнь или смерть, но здесь, на Заонге, всё контрастно – чёрное или белое. Никаких полутонов и многоцветья. Вейдаги – тейлизы. И так из века в век. Одна сила против другой. Может, поэтому тебя так поразила разноцветная Земля. Наверное, поэтому ты тянешься туда, где всё меняется в одночасье.
Ник приподнялся и сел, прислонившись к неровной каменистой поверхности. Шероховатая поверхность холодила кожу, острые камни впивались в спину, но именно это ощущение успокаивало.
– Ты права, я многому научился там, на Земле. Моей первой учительницей была старая женщина. Она чем-то похожа на тебя. Внутри неё жили тепло и свет. Когда она умерла, я скорбел. Но, возможно, останься она жить, я бы никогда не встретил свою женщину. Мне кажется, Анастасия отдала всю свою энергию, чтобы Мария осталась жить.
Слабое бестелесное существо в чужом мире. Без имени и прошлого, забывшее о своей силе и способностях. Мне было больно и одиноко, но я не чувствовал себя изгоем.
Очнувшись от нестерпимой боли там, в другом мире, я вдруг почувствовал, что больше всего на свете хочу жить. Сила жизни была так сильна, что я радовался боли: это означало, что я жив.
Мария часто спрашивала, не страдаю ли я оттого, что не имею возможности общаться с другими людьми. Она сожалела, что меня никто не слышит. Я притворялся равнодушным, убеждал, что мне хватает общения с ней, но это было неправдой.
Я хотел стоять рядом с ней под палящими лучами солнца, и чтобы все видели: эта женщина – моя. А я, такой высокий и сильный, всегда смогу помочь и ей, и многим другим людям.
Мне хотелось познакомиться с её друзьями, беседовать, играть в шахматы, петь песни. Чтобы все слышали мой голос и удивлялись моей необычности. Есть в подобных мыслях что-то тщеславное, глупое и низкое, но, согласись, Банту, это не сделало меня ни злобным, ни мелочным, ни угрюмо-замкнутым. Хотя были моменты, когда я злился и поступал скорее сердцем, чем разумом.
Банту закашлялась, пытаясь подавить рвущийся наружу смех.
– Нельзя быть идеалом, сынок, всегда поступать правильно и рационально. Ты всё же обычный человек, мужчина с очень сильными страстями. Я вижу тебя насквозь, Ник. Ты подобен прозрачному кристаллу для меня. Не терзайся, прошу. Она любит тебя. Никакие другие мужчины не станут заменителем. Тот, кто хоть однажды прикоснулся к драгоценности, вряд ли согласится на убогую подделку.
Ник до боли сцепил пальцы. Старуха говорила убедительно, ей хотелось верить. Только сердце не знало логики и продолжало сомневаться.
– Не думай о Стиве, – пробормотала Банту. Ник вздрогнул. Он не привык, чтобы его читали так легко. – Он хороший, да. Прекрасный. Но он – не ты. Ему уготована другая судьба, сынок.
Ник замер.
– Ты так сильна, что можешь предвидеть сквозь миры? – слова давались с трудом. Мозг отказывался верить.
Банту загадочно улыбнулась одними глазами.
– Ты будешь сильнее, Ник, но всему своё время. – старуха хлопнула себя по коленям, засуетилась, захлопотала. – Хватит разговоров. Сейчас мы разожжём настоящий огонь, я приготовлю еду. Тело тоже надо укреплять, не только дух.
Она бормотала, напевала что-то, доставая из закоулков какие-то мешочки, что появлялись словно из воздуха. Ник, как ни напрягался, не мог понять хитрость тайников, которые так ловко открывала Банту.
– Последний вопрос на сегодня, – невольно вырвалось у него. – Ты говорила что-то о своём сыне…
Мешочек выскользнул из ослабевших на мгновение пальцев старухи, глухо шмякнулся о каменный пол. Многоголосым эхом поскакали, обгоняя друг друга, продолговатые плоды ароматной бои.
Банту медленно распрямилась и, полуобернувшись, замерла, часто и поверхностно дыша. Её лицо даже в тусклом свечении полуумершего тума было мертвенно бледно, а в невидящем взоре светилась такая обнажённая мука, что Ник вдрогнул от боли, что острыми иглами отскакивала от старой женщины и безжалостно впивалась в его душу.