Она говорила без пафоса, истерики и слёз. Высказала наболевшее и поставила перед фактом собственного решения.
– Тая, – я старался быть предельно осторожным, – я всегда помогу тебе всем, что будет в моих силах.
Девушка прикрыла глаза.
– Поклянись, – голос шуршал в пустой комнате, как осенние листья под ногами.
– Клянусь, что не предам, не сделаю больно и защищу. Но при условии, что это не будет противоречить моим моральным принципам.
– То есть? – Тая приоткрыла один глаз и вопросительно посмотрела на меня.
– Это значит, что я не знаю всех деталей твоего прошлого. Не знаю, что ты оставила позади. Возможно, там не только свет, но и боль, грязь, ненависть. Я помогу тебе подняться с колен, помогу скрыться от преследователей. Но не проси меня, например, убивать. Я этого не сделаю. Даже если человек и заслужил подобную участь.
Я видел, как она расслабилась, услышал её лёгкий вздох.
– Ничего такого я и не потребую. Вчера ты предлагал обменяться информацией. Сегодня я готова к диалогу. Я вывалю на твою голову всю свою подноготную, и делай с ней, что хочешь. Только не жалей меня, ладно? Прими весь мой рассказ как сказку о постороннем человеке.
Часть 3. Глава 3
Если бы ей предложили охарактеризовать свою жизнь одним словом, то она, не задумываясь, ответила бы: «странно». А если бы позволили добавить ещё одно словечко, то она бы выдохнула: «больно».
Она не помнила своего детства. Того самого, глубокого. Только вспышка в мозгу – боль.
У неё не было доброй мамы с ласковыми руками и неповторимой улыбкой. Она не знала своего отца, который променял её на более прекрасные цветы жизни – женщин.
У неё был только дед. Жесткий и малоразговорчивый, с угрюмым взглядом и вечной тоской в душе.
Наверное, он просто не знал, что делать с сопливой девчонкой, которая вечно болела и почти всё время плакала. Дед не отвергал её, но и не приближал к себе настолько, чтобы она могла почувствовать его любовь или хотя бы редкое одобрение.
У неё – его глаза. Тёмные и глубокие, как две Марианские впадины. Только глаза деде смотрели на мир устало и замкнуто, а её – широко и испуганно.
Она боялась всего: мышей, тараканов, мух. Бабочки казались крылатыми чудовищами с уродливо-волосатыми тельцами и кричащей проститутской раскраской крыльев.
Её пугали кошки – независимые хищники с подрагивающими хвостами и чуткими ушами. Она до обледенения в груди ужасалась слову «собакак», а при виде этих животных готова была падать в обморок.
Её пугали резкие звуки и движения. Она сторонилась людей, потому что однажды поняла: боль терзает её намного меньше, а то и уходит совсем, когда рядом нет никого.
О своих страхах, переживаниях, тревожных снах она не рассказывала никому. Хотя бы потому, что не находилось рядом человека, которому она могла бы поведать о своих проблемах.
Лет в шесть она поняла, что другая, не такая, как окружающие её люди. И тогда, запинаясь и размазывая слёзы по щекам, она вывалила всё, что накопилось внутри, на сурово-молчаливого деда.
Он выслушал словесный бум, потом неловко погладил по голове и произнёс загадочную фразу:
– Вот она, кара безродства.
Она не посмела тогда расспросить, что значили эти слова. Её мучили совсем другие проблемы.
– Я ведь нормальная, правда? Ты не отдашь меня в больницу?
– Не отдам, – припечатал дед. – А ты учись с этим жить. Нечто похожее творилось с моей дочерью, твоей родной тёткой. Правда, тогда со мной рядом была моя Людмила…
Взгляд деда слегка смягчился и ушёл вдаль. Она знала, что нет больше смысла разговаривать с ним: дед спрятался в далёкую страну воспоминаний, куда она не имел доступа.
Бабушка Людмила умерла задолго до её появления на свет от тяжёлой болезни. Да и тётки, то самой, с которой творилось нечто подобное в детстве, тоже уже не было в живых.
После этого разговора дед стал чуть внимательнее к ней. Чаще беседовал, иногда позволял сидеть у себя на коленях и прижиматься головой к груди. Хрупкое, как яичная скорлупа, равновесие установилось в их доме.
Для неё началась школа, которую она ненавидела за многошумность. Она не умела веселиться, как другие дети. Ей нравилось читать, сидеть за партой, думать. Где-то глубоко внутри пробудилась неистребимая жажда, которую она никак не могла утолить. Ей хотелось знать ещё и ещё.