Вечерами они уединялись с дедом, и он пытался объяснить вещи, совершенно недоступные для семи- восьмилетней девочки. Но она как-то ухитрялась понять то, чему учились старшеклассники и студенты. Эти бессистемные, чудовищные по манере изложения знания камнем падали в её голову. Но это не имело никакого значения: лишь бы утолять жгучую жажду, лишь бы сидеть рядом с дедом, склонив свою чёрную голову к его белой…
Ей было почти одиннадцать, когда мир обрушил на её голоу глыбу безмерного, несправедливого и нежданного горя: деда не стало. Он простудился, заболел и буквально истаял за несколько дней.
Она всё время находилась рядом. В эти дни дед рассказал ей многое о себе, о той семье, в которой вырос. Он вспоминал жену и дочь, что ушли так рано, горько упрекал сына, что бросил и забыл родную дочь.
Именно тогда она узнала, что они были чужими.
– Тая, я не знаю, кто мы. Вырос в богатой семье, где помимо меня росло ещё две, как я тогда считал, сестры. Мать моя должна была родить третьего ребёнка и непременно сына, потому что отце поставил это обязательным условием их дальнейшего совместного проживания. В противном случае, он бросал семью и брал себе другую жену.
Матери не повезло: родилась девочка. Да к тому же мёртвая. Отчаяние и решимость во что бы то ни стало сохранить семью, а детям – отца, толкнули её на неслыханный и дерзостный шаг: она подкупила медсестёр, врача и подменила ребёнка. Женщина, родившая мальчика, находилась в полубессознательном состоянии и вряд ли выжила. Да и зачем ей, одинокой и безмужней, ребёнок? А ей, семейной, так нужен сын…
– Я всегда чувствовал себя не в своей тарелке, – продолжал рассказывать дед. – Отец любил меня, баловал, сёстры нянчились и немного задирали. А мать всё время держала на расстоянии, как скорый поезд, что мчится где-то там, вдали, и на который, чувствуешь, ты уже опоздал в который раз. Её поведение обижало, злило, вызывало недоумение. Лишь только когда умер отец, мать сбросила со своих плеч, что столько лет несла в своём сердце.
– Наконец-то я свободна! – плакала она с облегчением и обнимала за плечи дочерей. – Ты не мой сын, и теперь я могу об этом говорить!
Она знала: он не будет претендовать на наследство, что по праву принадлежало её дочерям. Но он не смог удержаться от горьких слов и обвинений, от обиды, что удавкой сжали горло.
– Ты лишила меня самого святого и единственного, что даётся человеку даром – материнской любви! Я всю жизнь мучился сознанием того, что делаю что-то не так, в чём-то провинился. А единственная моя вина заключалась в том, что ты украла меня у женщины, которая любила бы меня и не ставила бы в упрёк, что я – не её сын!
Больше всего его уязвило, что женщина, которую он все эти годы считал своей матерью, не чувствовала вины.
– Зато я сохранила семью, а дочерям – отца, – холодно возразила она, – ради этого я была готова пойти на всё.
По справедливости, ему не надо было отказываться от наследства и хоть деньгами компенсировать уязвлённое самолюбие. Но он был горд, молод, амбициозен, и не хотел измерять чувства в материальных ценностях. Он ушёл, чтобы никогда больше не возвращаться. Ушёл, унося в своём сердце имя настоящей матери и призрачную надежду, что сможет её отыскать.
– Я так ничего и не добился, Тая. Прошло слишком много лет. На земле отбушевала война, унёсшая с собою не только людей, что помнили эту историю, но и архивы. Я смог лишь узнать, что настоящая мать не жила в городе, где я родился, была приезжей.
Дед до самого последнего часа сожалел, что не смог найти мать. Он надеялся только, что если загробный мир действительно существует, то он обязательно встретится с нею там, на том свете.
Потом Тая осталась одна. И её мытарства только начинались. Выяснилось, что мать, которую она считала умершей, жива. Она проявила полное равнодушие к своей вновь обретённой дочери и подписала бумаги, чтобы отправить её в интернат.
Отца, потерявшегося на необъятных просторах родины, так и не нашли. Он даже не узнал, что его отца больше нет в живых.