Тая мгновенно растеряла боевой задор. Всего минуту назад она активно вышагивала по комнате, теперь же замерла, сникла как цветок под ударами града.
– Я не знаю, Володя, я не знаю. Мне страшно.
Не хотелось пугать ещё больше, но поговорить обо всём откровенно было нужно.
– Тебе нельзя бегать по улицам. Не знаю, сможешь ли ты долго находиться в четырёх стенах, но пока другого выхода не вижу.
– Я могу остаться с тобой?
В голосе девчонки слышалась надежда. Помнится, ещё вчера она не хотела и думать, чтобы пойти со мной.
Я мысленно представил наше совместное проживание, подумал, насколько хватит терпения (как будто я мог выбирать!) и обречённо развёл руками.
– Конечно, ты можешь остаться. Я не смогу быть с тобой рядом все двадцать четыре часа в сутки, большую часть времени я учусь. Именно это тревожит больше всего.
Тая молитвенно сложила руки:
– Я буду тихой, как вечерня заря, я не высуну нос из этой комнаты. Не буду подходить к дверям. Умру на время для внешнего мира. Только не гони меня, ладно?
– Я и не собирался этого делать. Ты только скажи: они имеют какую-то связь с тобой, что находят тебя везде?
Тая опустила глаза.
– Я не знаю. Мне это тоже показалось странным. Мне кажется, на мне нет никаких датчиков. Ни на теле, ни на одежде. Может, у них есть кто-то, кто умеет видеть. Ты понимаешь, о чём я?
– Понимаю. Кто знает, может быть, ты сейчас далеко, и это поможет нам. Будем надеяться на лучшее.
Я видел в Таиных глаза сомнение и страх. Но никак не надежду. Хотелось хоть как-то приободрить её, но не находилось слов, способных уничтожить её демонов. Да и нужны ли слова? Я думал, что сделаю всё возможное, но не допущу, чтобы девчонку обидели ещё раз.
Часть 3. Глава 4
Володя
Я сам обрёк себя на муки. Добровольно сунул голову в петлю и готов был нести эту жертву, как коммунисты – красное знамя. Тая каждый день моей жизни превратила в ад. Сексуальную преисподнюю.
Что греха таить: жить стало веселее. Больше я не бродил по улицам, не сидел без надобности в библиотеке, а спешил к себе, в общежитие.
Тая оказалась хозяйственной и домовитой. Она, несмотря на мой запрет, убирала, готовила вкусные обеды и ужины. Её первое появление не общей кухне встретили вначале молчанием, а потом шквалом плоских шуточек. Но она не смущалась. Глядя всем смело и честно в глаза, вдохновенно лгала, что мы знаем друг друга с детства, что наша любовь – долгая и крепкая, и что мы решили соединиться втайне от родителей, ибо её отец (какой ужас!) – тиран и деспот, а она ради любви готова на всё.
Сентиментальная история имела грандиозный успех. Меня разве что собаки не поздравляли с такой любовью. Я очаровательно смущался и поддакивал любому её слову. Собственно говоря, меня ничуть не задевали ни смешки, ни подначивания, ни скабрезные шуточки.
Я сам удивлялся собственному спокойствию. Чувствовал: мне уютно. Уютно приходить домой и видеть блеск чёрных Таиных глаз; уютно сидеть за столом, есть её стряпню и рассказывать обо всём, что узнал, услышал, прочитал.
Её интересовало всё. Через несколько дней после нашего совместного проживания, по жадному блеску её глаз я понял, что в ней вновь просыпается жажда знаний.
Я видел: она пыталась читать мои учебники, но ей, конечно же, было тяжело усваивать такие высокие материи. Поэтому я начал приносить ей книги. Разные: художественные и по предметам. Пытался нащупать ту жилку, которая запульсирует в ней сильнее всего.
Она читала запоем по несколько книг сразу. Они, раскрытые, белели страницами в самых неожиданных местах: и на кроватях, и на столе, и даже в шифоньере, где она, видимо, наводила порядки.
Тая не стеснялась расспрашивать о том, что ей казалось непонятным. Я охотно давал пояснения, потому что она схватывала всё налету, жадно, как баклан рыбу.
Я ловил себя на мысли, что постоянно невольно сравниваю её с птицей. Причём не с какой-то конкретной, а с видом вообще. Хотя ничего в её внешности птичьего не было. Но какими-то своими выходками, манерами, движениями она напоминала мне то лебедя, то сороку, то чайку.