Я понимаю: она помогала ему. Негласно, бескорыстно. Майор выполнял свою работу, улучшал показатели, получал плюшки и славу. В ответ шёл на мелкие уступки вроде истории с Ассоль, но ему не нравилось помогать Марине даже в мелочах. Не нравилось, что она слишком часто оказывалась в центре различных событий. Кто-то не дурак мог сложить два плюс два, и Николаенко это злило.
– Дети останутся с нами. И мне всё равно, сколько сплетниц выйдет на улицы города и начнут перемывать мне кости. Анна Николаевна – родная прабабушка малышам.
– Угу. Которой сто лет в обед.
– Ей не сто, – возражает Марина, – она достаточно крепкая, и будет жить здесь. Маленький Коля нуждается в грудном молоке, а Ириша – в помощи.
– Эти душещипательные подробности расскажешь органам опеки, – майор трёт красную шею, в голосе плещется раздражение напополам с заново закипающей злостью.
– Да, вы правы, – покладисто соглашается Мария и умолкает. Я вижу, как она наклоняет голову и прячет глаза. Изящная шея и тяжёлый узел волос. – Хотите чаю? – неожиданно предлагает она, и майор почему-то соглашается. Я спешу на кухню, чтобы меня не застукали, и ставлю чайник на газ. Николаенко понимающе хмыкает, а потом улыбается. На миг его лицо становится простецким, морщины разглаживаются.
– У меня всё не идет из башки: как вы уживаетесь? Вот такой огромной компанией? Как не поубивали до сих пор друг друга, не перескандалили?
Я смотрю ему в глаза. Долго, не мигая.
– Наверное, потому что мы не компания, а семья, – говорю быстрее, чем успеваю подумать, и ловлю взволнованный Маринин взгляд.
3.
Марина
Майор долго, отдуваясь, и с наслаждением пьёт крепкий чай. Он любит очень крепкий и очень сладкий. А я думаю над словами Стива. Иногда случайно сказанная фраза становится якорем, за который можно уцепиться и не последовать за бурным неспокойным потоком.
Я должна сосредоточиться на главном. Заняться, может, скучными, но обыденными делами, чтобы не слышать дыхание мира и времени.
Уходя, майор Николаенко задержался на пороге и предупредил:
– Её ищут и скоро найдут. Вам лучше быть готовыми к этому. Одно хорошо: она совершеннолетняя, поэтому имеет полное право быть там, где захочет. Другой вопрос – захочет ли, если насильник имеет на неё рычаг давления. Ты понимаешь, о чём я. А ещё я не уверен, что это не закончится плачевно.
Я тоже не уверена, но не хочу, чтобы подобное произносилось вслух в доме, где слишком много ушей.
Молчу, Андрей Валерьевич смотрит тяжело, сопит перебитым носом, роняет мат и уходит.
– Будьте осторожны, Марина, – несётся с порога его предупреждение.
Стив всё слышал, но я не даю ему возможности развивать домыслы на темы, поднятые ментом.
– Позже, – ставлю точку на несостоявшемся разговоре.
«Позже» не наступает. Становится не до того.
4.
Анжелика
Утро. Чашка кофе на столе. Измученный Майкл напротив. Большой и невероятно красивый. Он не поднимает глаз, и я понимаю, что должна сделать шаг первой. Я и так его сделала, приехав в этот дом, но сейчас не до счётов, кто кому должен. Ночь, как оказалось, перевернула новую страницу, а я всё проспала.
– По тебе словно товарный поезд проехался, – говорю осторожно: я уже слышала короткую версию происшествия от Марины.
На кухне только мы вдвоём. Видимо, нам дают побыть наедине. Не хочу даже думать, где растворились остальные. Но, может, все ещё спят: очень раннее утро сейчас. В окна стучится серое небо.
– Всё нормально, – бормочет Майкл и делает глоток кофе из моей чашки. Я смотрю, как его губы касаются края, где только что был мой рот.
Я знаю: он неразговорчив и вряд ли станет делиться подробностями. Да я и не хочу слышать ничего о трагедии. Боюсь смертей и рассказов о них.
– Зачем ты приехала? – спрашивает он прямо и строго смотрит мне в глаза. Он не напоминает следователя. Скорее священника. Не знаю, хочу ли исповедоваться. Анжелика Громова – слишком трусливое существо.