— Хорошо. — Поправляю очки и волосы. Черные. В каре. — Сейчас выпишу последние направления, и через три недели сможем начать.
Непослушными пальцами вношу в свеженькую анкету оставшиеся данные. Больше не оглядываюсь и не пытаюсь что-то понять. Стараюсь выполнять свою работу, как делаю это уже пять лет. Но не успеваю нажать на кнопку печати, как Шаталов встает. И, поставив руки на столешницу, наклоняется ко мне.
— Елизавета Ивановна… — произносит медленно, будто пытается почувствовать вкус моего имени. — Мы раньше с вами не встречались? — как гром среди ясного неба раздается возле самого уха.
Паника молнией проносится по телу. От внезапной близости вспыхивают все нервные окончания. Огнем горит каждый сантиметр кожи. Я и забыла, как это бывало. Особая магия этого мужчины. Девять лет прошло, но работает! Словно прописано в коде ДНК.
— Вряд ли. — Ногти до боли впиваются в ладонь, и голос звучит спокойно.
— У меня странное ощущение, что где-то вас видел.
Шаталов вскидывает руку и без разрешения касается моего лица. Ведет кончиками пальцев вдоль левой скулы. От щеки к виску. Заправляя выбившуюся прядь, скользит по уху. Когда-то оттопыренному, как у смешного эльфа. И уже пять лет — обычному. Без осточертевшей лопоухости.
Потрясенная, я не шевелюсь и не отвечаю. Жар от мужских пальцев стекает по шее, огненным шаром катится по груди и животу.
Дикая реакция. Слишком острая. Я как металлический осколок, который притягивает к магниту. Никакой воли. Чистая физика.
— Напомнили… одну девушку. — Не скрывая досады, Шаталов убирает руку и садится в кресло.
До раскрасневшейся жены ему будто бы нет никакого дела.
— По статистике у каждого человека на земле не меньше десяти двойников. — Внутри все в лохмотья, но я улыбаюсь. — Вы обознались.
Несмотря на то что хочется поскорее закончить, прием длится как обычно — стандартные сорок минут. Куча времени, однако вопрос с бесплодием Шаталова так и остается для меня загадкой.
Из доказательств лишь заключение врача с указанием проведенных обследований. Нет ни одного анализа.
Можно, конечно, спросить у самого пациента. Но эту мысль отсеиваю сразу. Во-первых, он не врач. Четко объяснить не сможет. Во-вторых, я заранее знаю: не станет Шаталов ничего рассказывать. Попытку узнать он обрубил сразу, и, если упорствовать/настаивать, сделает так же, только жестче.
«Связаться с клиникой», — ставлю себе пометку на полях медицинской карты и прощаюсь.
Будто тоже вымотались за этот прием, Шаталовы не задерживаются. Когда оба направляются к выходу, я наконец расслабляюсь. Позволяю себе отключить бдительность. Но у двери Шаталов пропускает жену вперед и внезапно оглядывается.
От его взгляда по телу разбегаются мурашки. Казалось бы, за встречу я должна была привыкнуть к шоу ощущений, которое устроило сегодня собственное тело. Однако этот взгляд выбивает из колеи сильнее, чем прикосновение.
Шаталов словно трепанацию мне делает. Медленно вскрывает мозг и изучает каждую извилину. Ищет. Перебирает. Без анестезии давит на живую ткань.
В ответ так и хочется сознаться. Вынуть из кошелька фотографию сына. Бросить в лицо этому «бесплодному» мерзавцу и спросить, где он, черт бы его побрал, шлялся все эти годы.
От желания выкричаться сохнет во рту. А горло дерет, как во время ангины.
Вероятно, встреться мы так лет шесть или семь назад, я бы сорвалась. Тогда учеба и маленький ребенок на руках забирали все силы. А сейчас тяну губы в улыбке и говорю «До свидания». Так холодно, что серые глаза заполняет чернота и уже через пару секунд я остаюсь одна.
После ухода Шаталовых чувствую себя спущенным колесом. Идти не хочется, хотя Глеб наверняка ждет, да и сама я дико соскучилась по сыну. Оставаться тоже нет никакого желания.
Слушая, как где-то в коридоре орудует шваброй уборщица, пялюсь в окно на собственное отражение. Какой-то неподъемный груз на плечах мешает подняться.
«Мог ли Шаталов узнать меня спустя девять лет?» — крутится в голове вопрос, требуя ответа.
Сердце твердит: «Да!» Ему до сиреневой луны все внешние изменения.
Разум отвечает: «Нет!» — и словно в подтверждение заставляет открыть верхний ящик стола и достать старую фотографию. На ней я с Глебом в его первый день рождения.
Лопоухая блондинка с декретной косой до пояса. Похудевшая настолько, что не осталось ни щек, которые когда-то любил целовать один мужчина, ни попы, которая сводила его с ума, ни счастливого, глуповатого выражения лица. Призрак с молочной грудью третьего размера.