Ну, хватит уже! Хватит! Расходимся!
Домой нас отвозил Антон. Я сидела рядом с ним на переднем сиденье, а Аринка, Чернов – сзади.
Запуганным взглядом смотрела в окно, подозрительно выхватывая темные силуэты прохожих. И в каждом мерещился Вадим.
Чудилось, что слышу его дыхание, биение сердца, улавливаю ненавистный запах.
В себя пришла, только когда почувствовала, как мою руку сжимает теплая ладонь. Только тут заметила, что мы возле дома. Риша с Черновым уже вышли из машины и теперь, стояли возле калитки, ожидая меня. Я бы с радостью выскочила следом, но Антон, будь он не ладен, продолжал держать меня за руку, поглаживая большим пальцем по запястью. Вроде, с одной стороны, приятно, тепло становится где-то в груди. А с другой стороны, раздражение жуткое, оттого что прикасается, не имея на это никакого права. Я даже растерялась от таких полярных эмоций, словно принадлежащим двум разным людям. В растерянности позволила себя поцеловать, тут ощутив желание оттолкнуть, укусить. Проблеяла что-то невразумительное относительно отличного вечера, попутно согласилась на свидание с ним. Что угодно, лишь бы поскорее оказаться дома.
Выскочив из машины, побежала к сестре и ее парню, так ни разу и не обернувшись, хотя чувствовала взгляд в спину.
Мы вместе вошли во двор. Сама лично плотнее прикрыла калитку, заперев ее на засов. Пока сестра возилась с замком входной двери, я стояла перед домом, обхватив себя руками и прислушиваясь. Мне все чудилось, что он рядом. Притаился в кустах сирени, что тихо шелестели у забора, за срубом бани, за углом дома. Где-то рядом, в опасной близости, поджидая удобного момента.
Зайдя, домой, замерла на пороге, вглядываясь в темный коридор. Я опять сюда вернулась. Добровольно. Несмотря на то, что мечтала вырваться на свободу, упорхнуть быстрой птичкой, не оглядываясь, стремясь оказаться как можно дальше. А в результате снова дома. Поднимаюсь к себе, оставив Арину и Чернова внизу – они еще полночи у телевизора проведут, за просмотром какого-нибудь фильма.
Я устала, хочу спать.
Зайдя к себе, быстро раздеваюсь, распахиваю окно, с наслаждением чувствуя свежий воздух, льющийся в комнату, и с нескрываемым удовольствием ныряю под одеяло.
Все спать. Утро вечера мудренее. Это я завтра буду решать свои проблемы. Расскажу сестре, о том, что Вадим здесь, сообщу в полицию о преследовании. Все завтра, сегодня мне нужен отдых. Я чувствую так, будто в жерновах побывала. Тело гудит от нервного напряжения, в душе страшный разлад, пульсирует болью, будто ржавых гвоздей в меня засыпали. Поэтому засыпаю тревожным измученным сном.
***
Из сладкой неги меня выдергивает резкий рывок, и жесткая ладонь, зажимающая рот. В панике дергаюсь, пытаясь высвободиться, цепляюсь за чужую руку, безуспешно отталкивая от себя.
В полутьме различаю силуэт, и сердце сразу заходится от ужаса. Вадим. Я его из миллиона узнаю. Хоть в потемках, хоть на ощупь.
Кричу, но крик тонет, так и не вырвавшись наружу, дикий спазм перехватил горло. Он наваливается сверху, всей своей тяжестью придавливая к кровати, так что вдохнуть, не получается.
– Что сука, думала, убежишь, и я тебя не найду? – зло шипит мне на ухо.
Бьюсь, пытаясь вырваться. Он сдавливает сильнее, ладонь опускается на горло и сжимает. По-настоящему, без игр. В глазах темнеет от нехватки кислорода, в висках надсадно пульсирует кровь. Хриплю, скрюченными пальцами цепляясь за его одежду. Отталкиваю, ощущая, что сознание ускользает.
– Будешь орать – убью того, кто придет на помощь! – обещает, чуть ослабив хватку.
Зайдясь в диком кашле, ртом хватаю воздух, ничуть не сомневаясь в правдивости его слов. Он ненормальный, жестокий сукин сын, снова ворвавшийся в мою жизнь
Руки лезут под ночную сорочку, задирая ее до пояса. Сжимают бедра, оставляя синяки на нежной коже. Поднимаются выше, сминая грудь, больно щипая за сосок.
Вскрикнув, отстраняюсь, пытаясь выбраться из-под него:
– Лежи спокойно, сука! – толкает обратно на кровать, придавливая еще сильнее, – я тебе покажу, как сбегать, шалава белобрысая.
– Вадим, не надо, пожалуйста, – умоляю, хотя знаю, что бесполезно. Мои мольбы никогда на него не действовали. Он становился зверем, способным только причинять боль, упивающимся моими слезами, мольбами, моей слабостью. Зверем, который мог только терзать, унижая, загоняя на колени.