Меня вызвал «отец». Он дергал меня по три раза на дню, и каждый раз у меня замирало сердце – нет, только не умирай! Становиться Владыкой Первого мира я была не готова. Жалея и ненавидя крепкого на вид старикашку, я неслась в его аппартаменты оттуда, где заставал меня зов.
Опутанный проводами и трубками похлеще его родной дочери, он слабым голосом вещал что-то своим советникам, часть из которых подобострастно гнула спины возле ложа, а часть имела наглость присутствовать лишь виртуально – двадцать парящих в воздухе экранов отображали их озабоченные лица. И вот я ещё, со своей свитой. Свита, впрочем, осталась у дверей. К центру зала со мной шёл только Ассен. Безмолвный, равнодушный гойдин. Моя собственная Тень.
– Марибель, – прокряхтел-пробулькал умирающий, – сядь ко мне.
О, нет! Вот это я, и вправду, ненавидела! Но изобразила должное рвение в глазах почтенной публики, и взобралась на край высокого ложа.
– Как вы чувствуете себя теперь, отец? – не удержалась. Не стоило подпускать яду, конечно, но он задергал меня совсем. Ведь я покинула этот зал всего три часа назад!
– Слабым, дочь. Слабым и больным. Но не настолько, чтобы не продолжить наш разговор, – прозрачные, слезящиеся глаза остро блеснули из под выцветшей рыжины бровей.
Я внутренне сжалась. Никто меня ни о чём не просил, но позволить Марибель обнаружить по возвращении, что она замужем за этой жабой, Трендротом, я не могла.
– Отец, – мягко проворковала я, – мы продолжим этот разговор, когда Вы поправитесь...
Он закашлялся, откинувшись на подушки. Трубки задёргались. Бородка, когда-то рыжая, а теперь блёкло-ржавая, уставилась в далёкий купол потолка. Я ждала.
– Мы будем говорить об этом тогда, когда я хочу! – голос Мирнивра обрёл немножко былой мощи.
Советники благоразумно попятились, но разойтись не могли – Владыка забыл или не захотел их отпустить. Скорее всего, не захотел – старикану была не чужда театральность.
– Ты выбрала дату?
Я медлила, мысли метались в голове, но ни одной дельной среди них не было.
– Нет, отец, – честно призналась я, чувствуя, как глаза начинает щипать от закипающих слёз. Ну не получалось у меня противостоять этому титану! Суховатый, слабый и больной, он умудрялся держать в ежовых рукавицах весь балаган Элергрема, дай Бог ему пожить подольше... теперь-то я прекрасно понимала Марибель.
– Плохо, Марибель. Очень плохо. Ты должна научиться принимать решения быстро. Даже те, которые тебе принимать не хочется, – старик почти шептал, так тихо, что мне пришлось наклониться к его лицу. – Три недели. В канун дня Очищения. Вот тебе дата. Больше я не протяну, девочка. За тобой должен кто-то стоять, когда меня не станет. Род Трендрота достаточно влиятелен. А ты – достаточно сильна, чтобы справиться со своим мужем...
– Ох, отец! – я понимала его правоту, но она же меня и пугала.
Он похлопал меня по руке, и отпустил. Я успела внимательно пробежаться взглядом по лицам советников, когда мы выходили из зала. Среди почтения было мало искренности, среди любопытства – много недоверия. Бедная Марибель!
Мне расхотелось спускаться вниз, в Столицу, и я сидела на широченном подоконнике одного из окон своей башни, с тоской разглядывая город сверху. Не знаю, что бы я делала, если бы боялась высоты – в плохую погоду облака повисали почти под самыми моими окнами. Город не был похож на человеческий муравейник – никаких тебе многоквартирных домов, пестрящей в глазах рекламы и бесконечных пробок. Широкие проспекты разделяли границы иммод – столичных имений родов и главенствующих в них семей. Похожие на небольшие футуристические дворцы, окруженные парками, они просто декларировали жизнь для удовольствия. Свой мир асталои тоже умудрились не загадить. Или уже привели в порядок? Так или иначе – воздух Первого мира оставался чист и прозрачен, а климат казался даже мягче, чем тот, который присущ этим широтам на Земле...
Духонь возникла рядом. Как всегда – бесшумно, но меня это больше не пугало. Такова особенность её народа, майми – тихие и незаметные, они с шустротой белок и преданностью лучших псов служили асталоям везде, где только была в этом необходимость. Я скривилась, поймав себя на последней мысли. Прожив в Элергреме два месяца, я сама начала думать, как асталой!