Он выволок меня на раскисший газон. Зонт зацепился за что-то и рука опустела, ледяные капли потекли по лицу. Рослый незнакомец нависал надо мной. Красивое лицо кривилось, рубашка промокла и прилипла к телу – лучше бы я на это внимания не обратила...
– Долго ты будешь дурить, Марибель? Прогулка закончена, пора возвращаться домой.
Ох, ну разумеется! Он просто обознался! Всё быстро встало на свои места. Этот красавчик искал не меня, и не на меня сердился... О чём я ему и сообщила. С некоторым разочарованием, но не без облегчения. Да только сделала ещё хуже! Он задохнулся, побледнел и так дернул меня, что ноги проехались по грязи. Не обращая внимания на мои вопли и попытки освободиться, он потащил меня в парк.
Надежды на спасение не оправдались – никто не выглянул из-под зонта, никто не подумал прийти мне на помощь. Я извивалась, твердила, что никакой Марибель не знаю – он молчал.
В парке совсем стемнело, редкие фонари прятались в остатках глянцево отсвечивающих листьев, роняя расплывчатые круги света в холодные лужи.
– Время, Марибель, – прохрипел он сдавленно под очередным фонарём, и замер. – Где Нернеос?
Я открыла рот, собираясь высказать всё, что думаю о психах, вроде него. Но земля вдруг провалилась под ногами, и я полетела следом за ним в бездонную яму, без каких-либо очертаний, наполненную быстро вращающимися полосами яркого света. В какой-то момент хватка на моей руке ослабла, а потом и вовсе пропала. Пропал и незнакомец — я летела во вспышках стробоскопа одна. Не знаю, как долго. Очнулась я в парке, под фонарем, мокрая, грязная, с такой головной болью, что любая попытка пошевелиться вызывала рвоту.
Скорую вызвала сердобольная собачница, которая нашла меня, полуживую несколько позже. Гипертонический криз! Ага. С галлюцинациями... Однако домой я доплелась сама, и провалилась в глубокий сон, едва доползла до постели.
Но утром, стоило открыть глаза, вчерашнее всплыло в памяти. Сначала Катька, которая видела меня в Москве... А теперь ещё и это! Марибель она там видела, настолько похожую на меня, что сердитый незнакомец так и не поверил в совпадение. Только вот кому я могу всё это рассказать, не рискуя оказаться в психушке?
Я открыла ноут. Окей, Гугел, показывай, где я могу отдохнуть двадцать дней на свои кровные? Когда тебе двадцать пять, и ты свободна от любых обязательств, кроме наглого родительского котищи, которого заберёт завтра маман, слава Богу, выбор времяпровождения представляется безграничным... И одинаково тоскливым.
Канары? Багамы? Я представила себя, сидящей в одиночестве под пляжным зонтом у бассейна ( океана, моря, речки, лужи...) и едва не взвыла. Рука самостоятельно потянулась к трубке и набрала последний номер.
– Да! – немедленно отозвалась Катька. – Погоди пять сек!
Я разглядывала загадочные узоры на плитках пола.
– Я тут, Марин. Что случилось? – она запыхалась. Там, за восемьсот километров от моего одиночества, Катькина жизнь била ключом. Слезы щипнули глаза и покатились по моим щекам.
– Кать, можно я завтра приеду? – стараясь не всхлипывать, выдавила я.
– Послезавтра, – мгновенно сориентировалась Катька. – Мой улетает завтра вечером, никто нам не помешает пожить в своё удовольствие! Конечно же, дурында ты моя! Наконец-то!
Москва встретила меня прохладно. В смысле – холодный ветер пожелал убедиться, не парик ли эти рыжие кудри, сначала сдув их мне за спину, а потом – наоборот – на лицо. Я замотала головой, как норовистая лошадь, и отплевываясь от собственных волос, потащилась к площади. Над Москвой светилась прозрачная голубизна небес, слегка подпорченная редкими облачками. Почувствуйте разницу, гордые жители парадных!
Катёнкин мерседес, белоснежный, словно единорог, и такой же волшебный, тихонько урчал двигателем там, где стоять не положено. Зато осчастливленный его магической притягательностью гаец, которому как раз положено штрафовать тех, кому не положено, пытался спрятать алчную радость за ненатурально нахмуренными бровями. Катька лениво разговаривала с ним, приопустив стекло. Господи, как же я была рада её видеть!