И воин снова стал камнем — только на этот раз он мог ходить и разговаривать. Но никогда уже не ощущал на губах вкус океана и не вдыхал запах полевых цветов. Он не чувствовал капель дождя на лице и не испытывал радости жизни.
Он навсегда остался слабым.
Синичка плакала. Она старалась, чтобы этого никто не слышал, но в темноте раздавались ее всхлипы и хлюпанье носом. Мейсон обернулся и увидел на ее щеках слезы, крупные, как осколки хрусталя.
— Ну какая же я девчонка! — вздохнула она.
— Это нормально, — успокоил ее Мейсон.
— Просто это и вправду очень печальная история, — сказала Си. — Не могу представить, каково это — жить и ничего не чувствовать. Или, наоборот, чувствовать так остро, что невозможно выдержать смерть того, кого любишь.
— Может, ему невыносима была мысль, что придется ее хоронить, — проговорил Мейсон, думая о маме. — И поэтому он ушел.
— В любом случае, это всего лишь сказка. — Пол зевнул, подошел к дивану и стянул с него одеяло. — Я устал, — сказал он. — Пора спать.
Мейсон хотел спросить, почему Пол рассказал именно эту историю, но тот лег на бок лицом к стене, ясно давая понять, что разговор окончен. Синичка коснулась руки Мейсона, желая привлечь его внимание.
— Я тоже устала, — сказала она. — Я ведь могу спать наверху, да?
Мейсон слегка улыбнулся.
— Конечно. Я первый дежурю.
— А я второй, — сказал Пол. — Разбуди меня через некоторое время.
Мейсон пошел в ванную и попытался смыть с лица грязь и пот — с помощью воды из бутылки и полотенца. Это возымело эффект, пусть небольшой. Мейсон провел языком по зубам и подумал, что в следующий раз надо не забыть прихватить зубные щетки. Лицо в зеркале казалось незнакомым — будто прошли годы с тех пор, как он в последний раз видел свое отражение.
Зевая, он вернулся в комнату и сел на стул у окна. Было тихо, но Мейсон знал, что никто не спит. Через несколько часов он разбудил Пола — и ему показалось, что тот за все это время так и не сомкнул глаз. Они молча поменялись местами, и Мейсон свернулся на нижней койке, натянул одеяло до подбородка.
Он лежал в темноте и смотрел вверх, на койку, в которой спала Синичка, пока веки не отяжелели и не сомкнулись.
И перед тем, как заснуть, услышал голос Пола, доносившийся откуда-то издалека:
— Я слишком слаб.
Но Мейсон так устал, что не стал спрашивать Пола, о чем тот говорит.
Когда на следующее утро он проснулся, Синичка сидела на стуле у окна. Она обхватила голову руками, будто ей было трудно держать ее прямо. Си была страшно напряжена и вся дрожала. Сколько она тут просидела? Почему не разбудила его?
— Что случилось? — спросил Мейсон.
— Он ушел.
— Кто? Пол? Куда?
— Просто ушел. От меня. От нас.
Мейсон попытался выпутаться из одеяла. Оно не желало его отпускать. Наконец он освободился и подошел к окну. У Синички по щекам текли слезы.
— Не может такого быть! — сказал Мейсон. — Может, он просто пошел поискать еды.
— У нас есть еда.
— Снаружи смотрела?
— Его там нет.
— Но зачем ему это делать? Я не знаю Пола так близко, как ты, но не представляю, чтобы он мог вот так убежать. Он о тебе заботится.
— В этом-то и дело. — Синичка наконец отвернулась от окна и взяла Мейсона за руку. — Он слишком заботился обо мне и не мог смотреть, как я умираю. Прямо как в сказке.
Пальцы у нее были мягкие и влажные от слез. Мейсон не знал, чего она от него ждет. Ей нужно было утешение, но никакие слова не приходили на ум. В ее глазах что-то пряталось — ответ на вопрос, который он не хотел задавать.
— Ты умираешь?
Слова повисли в воздухе, словно тяжелый запах.
— Мы все умрем.
— Но ты больна? Ты мне чего-то не рассказываешь?
— Нет, не больна.
— Хорошо.
На столе стояла банка с тепловатым пепси. Синичка потянулась за ней и сделала большой глоток.
— Так пить хочется! — сказала она. — Кажется, за последние дни я выплакала всю жидкость, что во мне была. Скоро ли я высохну и превращусь в шелуху? — Она стиснула его руку и притянула Мейсона к себе. Теперь они почти соприкасались носами. — Мейсон, пожалуйста, не уходи! Я думаю, что не выживу, если ты меня оставишь.
— Я никуда не уйду.