— Убьет ведь он тебя когда-нибудь. Вишь он какой жеребенок.
Я разуваюсь, выбиваю из носков снег.
— Другие-то в его годы работают как мужики, а он с детьми по деревне бегает.
Большими прыжками я направляюсь к полатям, еле касаясь голыми ногами холодных половиц и радуясь теплу ступенек, которые ведут меня вверх. А мама продолжает свое:
— Молодец с воз, а ума с накопыльник, Палька-то твой.
Но теперь, когда я на полатях и мне уже ничего угрожать не может, я бросаюсь в атаку.
— Его баба Шуня дитятком называет! — кричу я маме. — Не то что ты. И вообще Палька говорит: «Мы с тобой, Ефим, старые друзья». Вот.
— А у тебя друзья одни дураки: что Палька, что Петька Житов, — говорит мама. — Потому друзей-то много, а друга нет.
— Как нет?! — кричу я. — Да Палька говорит: «Нам, Ефим, и в одной могиле не тесно будет!»
Мама молчит. «Ага, моя взяла», — торжествую я в душе и снова обращаюсь к ней:
— Ты вот, мам, подумай да поразмысли. Иванушка-дурачок из Шаляпинок говорит: «Вы не убивайтесь, что муки нонче мало. Проживем, — говорит, — без муки. Был бы, — говорит, — хлеб». А рази Палька экое скажет? Он-то знает, что хлеб из муки пекут. А ты Пальку все дураком называешь.
Наконец-то мама сдается.
— Это хорошо, — говорит она, — что ты его под защиту берешь. Над другом посмеешься, дак над собой потом поплачешь.
Конечно, Палька был большой чудак.
В пасмурную погоду, когда начинался дождь и редкие крупные капли выпадали из туч, Палька говорил:
— Ты погли, Ефимка, слезы с неба падают.
Когда жаворонок взмывал вверх, падал вниз и щебетал над переливающимся ржаным полем, Палька подпевал ему.
Когда дождь проходил, Палька с наслаждением втягивал воздух в свой узкий длинный нос и говорил:
— Ты понюхай, Ефимка, как пахнет кругом.
Я принюхивался, пробовал аромат земли, умытой редким дождем, и радовался.
Душный воздух перед грозой возбуждал Пальку. Он становился особенно чувствительным. Бывало, прикоснешься к нему пальцем, и он вздрагивает. Он сам не знал, что происходило с ним в такие минуты, плакал, прижимал ладонь к груди, замирал и шептал мне:
— Слышь, Ефимка, готово выскочить.
Я спрашивал, о чем это он говорит.
— Что ты какой бестолковый?! — кричал он на меня. — Сердце готово выскочить — вот что.
Через какое-то время я стал и за собой замечать странные повадки.
С неба падает снег. Мне кажется, он летит ко мне. Я ловлю снежинки. На ладони одни из них тают, некоторые я успеваю попробовать на язык. Падение других прослеживаю до земли. Я в восторге.
Ночью я слышу за стеной непостижимые и таинственные звуки. Это шумит, будто вздыхает, лес. Какие-то звери кричат, визжат или воют. Птицы перекликаются и поют. И все, что я слышу, не только пугает меня, но и вызывает интерес, потрясает и очаровывает какой-то тайной силой. Я начинаю понимать, что где-то там, в лесу, в полях, на реке, идет жизнь иная, чем у людей.
Гром вызывает в моем воображении рождение нового, могучего, неземного мира, и он, этот мир, возвышает и подавляет меня.
Я еще ничего не знаю. Я удивляюсь и радуюсь живому чувству, зародившемуся во мне, и доверяюсь ему. Все, что входит в мои глаза и уши, там светится и звучит само по себе. Оно ничем не отягощено, на него ничто не влияет. Оттого я чувствую себя как бы один на один с природой и прикасаюсь к ней трепетными пальцами, беру ее на свет, на слух, на вкус, на запах, как, по-видимому, ощущают природу животные.
И это удивление украшает мой мир, делает его сказкой. Я упиваюсь, дышу и живу созданиями своего детского воображения. Восхищение и преклонение перед всем, что меня окружает, любовь к земле и небу, к воде и лесу, к траве и деревьям, к дождю и снегу, к солнцу, звездам и луне делают жизнь прекрасной.
Необыкновенное чувство всегда вызывала во мне радуга. Думалось, что там, где она упирается в землю, я не только увижу, но и прикоснусь к чему-то такому, чего я еще никогда не видел и что сделает мою жизнь иной.
Однажды мы с Палькой ходили по задворкам и собирали пестики — вкусные растения весны. Было солнечно. Вдруг над лесом набежало облако, и почти сразу же по деревьям, по кустарникам и траве, по голой земле начали стучать редкие и крупные капли дождя. Под прорывающимся из-за облака ярким солнцем они казались стеклянными. Вскоре капли стали падать чаще. Они спешили с веселым шорохом, и вот уже дождь прошел — промчался мимо нас.
Я собрался уходить. Но Палька не мог прервать наслаждение.
— Погоди, не торопись, — попросил он.