— Да ведь дождь. Промокнем.
— Ты не бойся, — успокоил меня Палька, — вымочит, так и высушит. Ты только не бойся.
И в этот момент сверху, с самих небес, опустилась радуга, встала на обе ноги.
— Дуга! — воскликнул Палька. — Смотри, Ефимка, дуга! Чудо!
Такого я еще не слыхал. Так ведь, в самом деле, это чудо — дуга, что расписана всеми красками и с неба на землю опущена.
Во мне возникла решимость. Стремление увидеть радугу близко, желание потрогать ее руками были сильнее меня. Я дернул Пальку за рукав.
— Айда к радуге!
Видимо, Палька по уровню естественнонаучных знаний был не выше меня и потому согласился без колебаний:
— Айда.
Сначала мы шли быстро, и радуга упиралась в Конкинский ложбень, но, когда мы подошли туда, она переместилась к Конкинцам, в версте от Малого Перелаза. Когда мы подошли к Конкинцам, радуга снова ушла от нас.
— Ну, ее не догонишь, — сказал Палька.
Но мне очень хотелось побывать у радуги, постоять под ней, и я не мог избавиться от этого желания. Мы пробежали к Бычихам, а радуга уходила от нас к Большому Перелазу, волостному и уездному селу.
— Вишь, как она шагает. Не поспеть за ней. Вот если бы на лошади, тогда да. Одним махом бы. А так рази поспеешь? — говорил Палька и тащил меня за руку по кратчайшему пути к радуге.
Наконец я устал, и, когда радуга исчезла и нам стало ясно, что надо возвращаться домой, я понял, что не могу двинуть ни ногой ни рукой. И все-таки я спросил Пальку:
— А куда она девалась?
Он ответил, не задумываясь:
— В Бычихинское болото. Она всегда туда уходит. Сколь раз видел.
Сейчас мне ясно, что Палька так и не узнал до конца своей жизни, что такое радуга, откуда она берется и куда исчезает.
Обратно Палька нес меня на себе. Я обхватил обеими руками тонкую шею, а он подложил мне под зад свои длинные худые руки и бежал к дому, напрямик, вприпрыжку, взбрыкивая, с ржанием, гиканьем и свистом, изображая одновременно и коня и всадника. Превосходство в силе надо мной доставляло ему радость. Известно, ничто так не укрепляет дружбу, как сознание того, что твой друг слабее тебя.
И после мне приходилось видеть, как радуга падала на взгорье и заставляла все вокруг себя сверкать всеми цветами, как лес внезапно затихал при этом и начинал дышать особой прохладой. Еще не раз золотые ливни пугали и радовали меня. Но никогда я уже не испытывал такой радости, как тогда с Палькой. По мере того как я узнавал, что это известное физическое явление, радуга все больше теряла и таинственность и притяжение.
Летом Палька предложил мне подняться на Пугу.
— Оттуда видно Большой Перелаз, — пообещал он.
Я давно мечтал увидеть село. Оно в моем воображении рисовалось как что-то совершенно необыкновенное.
Пуга была высокая, с одной стороны разрушенная, будто чем-то выскобленная гора. Все окрестные деревни брали из нее песок. Когда много лет спустя я впервые услышал слово «катакомбы» и объяснение к нему, я почему-то вспомнил нашу Пугу. Она была изрыта там и сям, точно кто-то источил ее всю, как червь точит больное и старое дерево.
Подойдя к Пуге, мы с Палькой молча пошли по ее песчаному скату. Над горой нависало и давило на нас бескрайнее синее северное небо.
Мы понимали друг друга без слов и, испытывая беспредельное блаженство, схватились за руки, пустились в гору и оказались на самой ее вершине.
Всякому, кто смотрел с Пуги на Малый Перелаз, на нашу деревню, казалось, что она когда-то сползла с горы со всеми своими домами, дворами, хлевами, пристройками, огородами и остановилась перед крутым и высоким берегом Лебедки, побоявшись спускаться дальше. Только бани не побоялись, съехали еще ниже, к самой реке, за которой круто поднимался в небо вместе с горой старый огромный лес под названием Поскотина.
Деревушка стояла задами к Пуге, все окна глядели на реку. Стояла она постаревшая, как будто вросшая в землю, под цвет ее, покрытая старой соломой, грустная и задумчивая.
Мы смотрели с Пуги на деревню. Вот пятистенка Селиверста Житова (кроме старика, в доме живут четыре сына). Вот Перелазовых три дома подряд, один из них наш. Вот развалюхи Абрама Житова и Митроши Косого, рядом избы бабы Шуни и Авдотьи-Мишихи. А вот Алеша-зять горит красным железом, блестит на солнышке. Справа, на возвышении, дом Степана Фалалеева, кругом него разрыто: строится. Кирпичи, бревна и доски аккуратно сложены. А еще дальше, через лог, на другом берегу — дом Васи Матюшина. За ним не домик, а игрушка Дениса Устюжанина, хоть и под соломой, да новенький. Денис построил его, когда пришел с германской войны.