— Лицо блекнет, так и кудри секутся.
Он остановился, задумался, поиграл желваками, сказал сурово и угрюмо, как говорил, бывало:
— Свою голову положу, а их с плеч сниму. Я-то знаю. Спрашивали меня. Говорю: «Не знаю». Не-е-ет, я их сам передушу. Вот одной этой руки хватит, чтобы за горло взять. Ничего. Съел волк кобылу, да дровнями подавился.
Остановился, вспомнил что-то и сказал:
— Ты там передай: пусть конкинцев предупредят. Их скот на нашей озими, говорят, пасется. Всю озимь вытравили у Пуги.
Отвернулся от меня, крикнул в угол соседу, который угомонил старика:
— Мать их так, разве это мыслимо?
— Судить надо, — ответил тот.
Когда я уходил, отец сказал мне:
— Ничего, Ефим, я мужик битый, с детства ломаный. Ты не реви. Я и до этого перенес немало. Ничего-о-о, упал-то больно, да встал здорово. Будь здоров, сын!..
Он под конец приободрил меня. «Ничего, — думал я, — все будет хорошо».
Я выскочил из больницы. Стоял погожий весенний день. Сухой теплый ветер обдувал очистившуюся от снега землю. Надо мной висело безоблачное небо, и на фоне его торжествовали деревья, усыпанные яркими и пока еще мелкими листочками. На бугре у Липовцев зеленела яркая озимь.
Я подумал, что все будет хорошо. Отец наденет протезу, острижет черную бороду, поправится на тело и опять будет таким же, каким был последнее время: сильным, справедливым и неустрашимым. И мама помолодеет.
ДОВЕРИЕ
Это событие произошло в первое лето жизни в селе.
Как-то утром вызвал меня председатель коммуны Егор Житов и дал ответственное поручение.
— Я тебя зачем вызвал, Ефимка, — сказал он мне, — надо в бригаду «Красный партизан» снести колбасу коммунарам.
«Красным партизаном» теперь называлась деревня Малый Перелаз, из которой мы только что уехали. Я не знал, что такое колбаса, но виду не подал. Я не боялся никаких поручений, когда их давал Егор Житов. «Лишь бы только не больно тяжело», — подумал я. Егор Житов насквозь видел человека, поэтому сразу же ответил на мои опасения, которых я не высказывал:
— Не бойся, не тяжело. Да и понесешь вдвоем, с Валей Теленком.
Валя был племянник Егора Житова, но особым уважением своего дяди не пользовался. Я был уверен, что меня он любит больше, хоть я ему и не родственник, или, как у нас говорили, не родник.
Теленком Валя был прозван за свой тихий нрав, за то, что он поддавался каждому, кто только этого хотел.
Егор Житов сказал, чтобы я шел в столовую, — там колбасу взвесят.
— Только смотри, Ефимка, я надеюсь на тебя, — сказал он. — Никому не доверю, только тебе.
— Дак что? — спросил я, насторожившись.
— А то, что сам куска малого не ешь и другим не давай. Смотри, не позорь ни себя, ни отца твоего с матерью, ни коммуну нашу. Ты ведь не единоличник какой-нибудь.
Умел Егор Житов пронять человека словами до самой души!
Я все понял и бежал в столовую, мысленно воображая картины всевозможные: то на нас с Валей кто-то нападает и пытается отнять эту колбасу, а мы деремся как звери; то кто-то просит, а мы не даем.
В столовой ко мне подбежал Валя Теленок и шепотом, как тайну, сообщил:
— Ее уже вешают. Вот сладко, говорят, больно. Ты ее не ел никогда?
Я ничего не ответил: не мог же сказать ему, что я ее даже не видел.
Повар Емельян, дядя Егора Житова, придвинул ко мне корзину, в которой лежало что-то тяжелое, сверху закрытое полотенцем. Я схватился было за корзину, но поднять ее одной рукой не смог — сил не хватило.
— Иди помоги! — крикнул я Вале.
Он лениво взялся за другую ручку, мы подняли корзину и стояли с ней, готовые к выполнению ответственного задания, потому что Емельян Житов тоже не мог отпустить нас без напутствия.
— Ты, Ефимка, будь поосторожнее, — говорил он мне, не обращая никакого внимания на Валю, будто его за человека не считал. — Мотри, партизаны тоже будут вешать. Кабы от Егора Житова не попало. А главное, Ефимка, не давай нашему Теленку. Если будет че-нито, бей его чем ни попадя.
Валя зафыркал и захныкал, и мы пошли.
Дорогу к партизанам мы знали хорошо. Да и что семь верст — разве это дорога? Три деревни прошел: Урванцы, Свалёнки и Бычихи, — и вот уже середина пути, а там Щапы, Конкинцы, и будет видно Малый Перелаз, или Партизаны, как его сейчас называют.
Мы пошли весело, рядом; я держал тяжелую корзину за ручку справа, Валя — слева.
Первую версту прошли молча. Каждый думал об одном и том же — о колбасе. На окраине деревни Урванцы уселись на бугорке в березовой рощице, прямо около тропинки, по которой шли. Корзину поставили на землю.