— Мама, это Ефим Перелазов. Помнишь, я тебе говорила о нем? Это он нам воду на лугах носил.
Софья Владимировна подошла ко мне, внимательно, с головы до ног оглядела, улыбнулась приветливо и подала руку. Я пожал ее что было силы, с жаром и душевным трепетом. Софья Владимировна поморщилась от боли, потрясла в воздухе пальцами, понюхала руку и спросила:
— Ты, Ефим, видимо, лампу заправлял? Галя, покажи, где можно помыть руки.
Я шел за Галей и удивлялся: откуда Софья Владимировна узнала, что я заправлял лампу?
Галя подвела меня к ящику с тазом, над которым висело что-то блестящее. Конечно, я сообразил, что это рукомойник, поэтому воскликнул:
— Ух ты, какая у вас рукомойка-то!
— Это умывальник, — сказала Галя.
Умывальник был не похож на рукомойники, которыми пользовались у нас в деревне. Наш рукомойник — это узкогорлый горшок с носиком, который висит свободно на трех подвязках над лоханью. Нажимаешь на носик, он наклоняется, и из горлышка вытекает вода. У Порошиных был закрытый медный сосуд, фигуристый, с подъемным гвоздем, который надо поддевать снизу, чтобы потекла вода. У умывальника на полочке лежал белый предмет. Я догадался, что это мыло. Такого белого и душистого мыла я тоже никогда не видел. Запах, который шел от него, одурманил меня. Я взял в руки мыло, смочил его водой из умывальника и положил обратно. Руки мыть не стал — пожалел мыло. Рядом висел толстый и мягкий рукотерник.
— Возьми полотенце, — сказала мне Галя.
Я сполоснул руки водой, но полотенце было та-кое чистое и душистое, что я сначала вытер руки о штаны и уже только после этого воспользовался самым уголком полотенца, боясь оставить после себя грязный след. Галя смеялась.
Вернувшись в комнату, я поделился радостью с Софьей Владимировной:
— Мы лампу недавно купили.
— А с чем же вы сидели по вечерам? — спросила Софья Владимировна.
— С коптилкой.
— Ну, коптилка это плохо.
— Коптилка еще ничего, — возразил я, — вот когда лучину жгли, хуже было.
— Господи, с лучиной сидели! — воскликнула Софья Владимировна.
— Ну, когда лучина хорошая, а поставец аккуратный, тогда еще ничего.
Мне нравилось наблюдать, как падают угли от лучины и, оказавшись в воде, шипят и пускают пар.
— А лампа лучше? — спросила Софья Владимировна.
— Ну, когда лампу зажгли, дак ведь на душе светло стало. Будто и не к ночи дело.
— Ну, и как ты учишься? — спросила Софья Владимировна, усадив меня на диван.
На диване я сидел впервые. Было мягко и непривычно, казалось, будто опора из-под тебя уходит, уплывает куда-то вниз и по сторонам.
— Хорошо учусь, — ответил я. — А мы до этого года в Малом Перелазе жили, в деревне, в семи верстах отсюда.
— Мама, — включилась в беседу Галя, — Ефим еще ни разу в городе не был.
— Ну и что? — встрепенулся я. — Мне Иван о городе много рассказывал. Он на съезд комсомола ездил.
— О чем же он тебе рассказывал?
— А о домах, об улицах, о ворах, как люди одеты, как говорят, что едят в городе, как живут.
Софья Владимировна и девочки смотрели на меня и молчали, а я продолжал хвалиться — такая привычка у меня тогда была:
— Я в Малом Перелазе все книги, какие были в библиотеке, прочитал. Я сейчас и про город, и про деревню, и про гражданскую войну все знаю. Мало что в городе не бывал. Какое дело!
Я потом, через четыре года, вспомнил об этом разговоре, четырнадцати лет оказавшись впервые в городе. В тот год я один приехал в Москву. Этот первый в моей жизни город потряс меня домами, улицами, шумом, огромной массой людей, которые сновали как в муравейнике и имели каждый свою цель, свой путь. Разобраться во всем этом было невозможно. Я был растерян и подавлен, удивлен и восхищен, увидев жизнь, которую невозможно было представить ни в каком пылком воображении. А пока, в гостях у Порошиных, я чувствовал себя завоевателем, перед которым в книгах открылся весь мир.
— Я в этом году фотографировать научусь. Мне Андрей Родигин из потребсоюза обещал. У него есть фотоаппарат. Карточки буду делать. А потом еще есть такая игра — шахматы, говорят, ума для нее нужно много. Научусь. Андрей Родигин обещал — знаете, такой горбатый. Он тоже в пятый класс перешел. Мы с ним рыбу у мельницы ловили намедни.
— На днях? — переспросила Софья Владимировна.
— Да, на днях, — согласился я.
Я думал, что им интересно, и потому продолжал:
— И песен много новых узнал. У нас, в Малом Перелазе, все больше старинные песни да частушки. А здесь песни поют уж больно хорошие.