— Вот и у вас тоже, — говорю я. — А у царя на полу. Вот, верно, мягко ходить по такому-то полу, и не дует снизу, и ногу не занозишь. Ведь прямо по нему, поди, и ходят? И не жалко небось экую красоту-то грязными ногами топтать, а? Вот цари были!
Дмитрий Иванович и девочки смеются надо мной. Софья Владимировна входит и, видя, что они смеются, спрашивает:
— Что-что он сказал?
— Да на картине «Иван Грозный и сын его Иван», говорит, ковер на полу во дворце, так не верит, что по нему ходят.
— Он добрый мальчик, — говорит Софья Владимировна.
— Потом, — продолжаю я, — есть еще такая картинка: бабу везут в санях.
— Ну, и как эта картинка?
— А вы не видели? — спрашиваю я в готовности поделиться знаниями, которые из меня выпирают. — Она как барыня сидит в розвальнях, руку вверх подняла, грозит кому-то. Похожа на нашу бабу Шуню. Ее весь Малый Перелаз до коммуны боялся. У-у-у баба, страх берет, лучше стороной обойти. Так вот она едет, а кругом народу полно. И какой-то дурачок на снегу босиком сидит. Как Митроша Косой. Весь оборванный, плечо худое, голое тело видно. Шапки нет, дак платком завязался. А может, уши болят? Конечно, заболят, раз босиком по снегу ходит.
Все Порошины слушают меня внимательно. Или это мне только кажется? Это меня распаляет. Я очень люблю говорить, когда другие слушают.
— А еще на картинке парень бежит рядом с санями, на Колю Козла похож со спины. Видно, жили неплохо.
— А откуда видно? — спрашивает Дмитрий Иванович.
— Дуга больно хорошая и сбруя богатая. Куда с добром! Парень бежит, а слева там впереди старики хохочут. Выпили, видно, — продолжаю я комментировать картину.
Порошины смеются. А я уже не могу сойти с волны, на которую попал. Меня так и несет:
— А еще у меня есть «Три богатыря». Картина — я те дам! Три мужика на лошадях в поле выехали. Коренник — сила, битюг. Тяжеловоз, видать. Такой сто пудов, поди, увезет. Я люблю таких лошадей, больно они красивы. Чтобы сам был вороной, на лбу отметина и одна нога белая — правая задняя. А у левого грива будто из кудели. Но тоже лошадь ничего. Бегает, видно, хорошо. Расторопная лошадь. Помоложе того мерина, что в середине. Может, даже кобыла. А шлея, — с восторгом говорю я, — вот богатство-то! А правая больно неказистая. Голову наклонила, траву щиплет, что ли?
— Ты все о лошадях, — говорит Дмитрий Иванович, — а богатыри как?
— Дак ведь что, — разочаровываю я его, но не хочу врать. — Мужики как мужики, обнакновенные.
— Обыкновенные, — поправляет меня Тоня.
— Ну, обыкновенные мужики, — поправляюсь я. Мне даже теперь, когда Порошины ждут от меня похвалы, не хочется показывать свой восторг и удивление перед силой богатырей. — Ничего мужики, — признаюсь я, — особенно слева и посередке. Левый — как Егор Житов, председатель наш. Мужик настоящий. У нас Егор Житов пудовую гирю через амбар перебрасывает. Отец мой, тот только до конька добрасывает, перебросить не может, а председатель через любой амбар перекинет. В середине мужик — как Степан Фалалеев, две капли воды. Был у нас в Малом Перелазе богатый мужик, так его раскулачили и в Сибирь сослали, потому что дом у него был каменный. Этот, пожалуй, постарше будет Степана-то. Он на картине-то на лошади сидит и ногу в стремя не сунул. Старый, значит. У нас, бывало, Степан Фалалеев сядет на лошадь, так у нее спина прогибается, — вот здоров был. А правый из них самый молодой, вроде нашего Алеши-зятя. Зловредный мужик был, жадный. Его вместе со Степаном раскулачили и тоже увезли по большой дороге березки считать. Этого не жалко. У него дом хоть и деревянный был, но новый и крыша железная.
Подумал, вспомнил об оружии.
— Да, забыл, каждый с оружием. У Егора Житова нож большой, широкий, как косарь, у Степана Фалалеева дрын, будто кочерга, что ли, а у правого опять послабее — лук со стрелами. Ну что ты с этим луком сейчас сделаешь! У нас из лука стреляют только ребята. Сейчас с ружьем надо да с тачанкой на войну, не меньше.
Когда Егор Житов дал мне картинки, я долго думал, куда эти мужики смотрят, кого они ждут. И сейчас, у Порошиных, хоть и хотелось узнать, но спрашивать не стал. Потом сам узнаю. Может, Порошины такую картинку и не видели. В поле, где мужики стоят, видно, ветрено больно. Так, ни за чем, они на ветру не стояли бы. А картинка понравилась.
— Не надоело еще меня слушать? — вдруг спрашиваю я.
Все в один голос отвечают:
— Не-е-ет.
— Ну так ладно. У меня еще есть одна картинка. «Тройка» называется. Эта мне не нравится.
— Что так? — спрашивает Дмитрий Иванович.
И в самом деле, я своим детским умом тогда в этой картине какую-то неправду увидел.