— Подожди, Мэлэчи! Мы поможем тебе! — крикнул Драммонд.
Они вместе вытащили лодку на сухой песок. Мэлэчи выпрямился и посмотрел на Алекса.
— Неужели это мистер Алекс? Приветствуем вас в Саншайн Мэнор. Сколько лет! Вы совершенно не изменились! — Он искренне обрадовался. Алекс с чувством пожал ему руку.
— Мэлэчи, — сказал, — вы помните, как мы сидели здесь, на этой пристани, и смотрели на гуннов, которые летели из Франции на Лондон? Мы все были встревожены, только вы, покуривая свою трубочку, успокаивали: мол, и не такое наш старый, добрый островок выдерживал, так и это перенесет.
— Ну, и разве я не прав? — Мэлэчи улыбнулся, обнажив ряд белых здоровых зубов, которые казались взятыми взаймы у кого-то, гораздо более молодого.
— Прав. — Джо полез в карман. — Мне помнится, вы всегда курили прямые трубки. Верно? — Он протянул ему коробочку. — Может, пригодится еще одна?
Старый садовник вытер влажные руки о край рыбацкой куртки и открыл коробочку.
— Очень красивая, спасибо. Хорошо, что вы к нам приехали. Я помню, как вы приезжали раненый, после того случая…
«Сейчас спросит меня о Бене Паркере», — подумал Джо, но старый Мэлэчи еще раз осмотрел трубку, подержал во рту, а затем снова положил ее в коробочку.
Вчетвером начали подниматься наверх. Гастингс сам нес свою огромную рыбу и не разрешал никому помогать ему. Снял только капюшон, и Алекс увидел, что он совершенно лысый, но лысина была ему к лицу. Она придавала солидности, как тем древним римлянам, чьи бюсты с лысыми мраморными головами кажутся современному человеку исполненными императорского достоинства.
— Сейчас мы законсервируем этот ваш трофей, — сказал Мэлэчи, — чтобы вы смогли забрать его с собой на память.
Гастингс обрадовался, но все-таки уточнил, действительно ли довезет голову рыбы после такой короткой обработки. Но Драммонд успокоил его, рассказав о нескольких своих трофеях, которые старый садовник законсервировал только ему одному известным способом. Алекс не прислушивался к разговору. «Чего-то не хватает? — думал. — Но чего? Ага, знаю. Он не спросил меня о Паркере. Почему Мэлэчи не спросил меня о Паркере?»
— Я должен посмотреть, как вы будете обрабатывать эту рыбу! — Гастингс казался в этот момент настолько взволнованным, словно решалась судьба его визита в Англию. — Я могу присутствовать?
— Почему бы и нет? — садовник усмехнулся. — Идем.
Они пересекли террасу.
— Поскольку мы не поймали такую рыбу, то не будем смотреть на нее завистливыми глазами, — сказал Драммонд. — Мистер Алекс и я немного походим по парку. Сегодня слишком хороший день, чтобы проводить его в коптильне. Идем, Джо!
Он повел Джо в сторону дома. Гастингс и садовник направились к маленькому домику, стоявшему над обрывом и так заросшему — плющом и дикими розами, что, кроме трубы и кусочка красной крыши, трудно было еще что-то различить.
Драммонд и Алекс прошли сквозь прихожую и оказались на противоположной террасе. Парк в середине лета полыхал всеми красками. Четыре гигантских платана, стоявшие, как мощные часовые, по обе стороны входа в аллею, сверкали на солнце белыми стволами. Дальше парк прятался за стеной старых лип, под которыми кое-где виднелись исчезавшие в тени исхоженные тропинки. Мужчины в молчании вошли в просторную липовую аллею, которая, как с грустью отметил Алекс, вообще не изменилась после того, как он увидел ее впервые. «Мне было тогда двадцать лет, — подумал он с неожиданным отчаянием, — двадцать лет… Был молод…» Но и сегодня он не ощущал себя стариком. Каким-то поразительным образом жизнь отодвигалась и все еще стояла перед ним. Он продолжал верить, что наступит день, когда она начнется по-настоящему, словно все, что с ним происходило до этого, было каким-то временным состоянием, которое стабилизируется и приобретет смысл.
— Ты знаешь, — вдруг сказал Драммонд, — я только недавно начал верить, что началась настоящая жизнь.
Алекс вздрогнул. Айон произнес эти слова, будто читал его мысли.
— Тебе повезло, — ответил он, силясь улыбнуться, — я еще не могу так сказать о себе.
— Все еще не можешь найти себя?
— Все еще не могу.
Они снова замолчали.
— Я ощущал то же, когда война закончилась. — Драммонд остановился, поднял засохшую ветку и осторожно убрал ею с тропинки толстую волосатую гусеницу, которая собиралась перебраться на другую сторону, не подозревая о мужских ботинках. — Вначале все: моя работа, образ жизни, беседы в лаборатории и в клубе, улица и все те дела, которыми люди занимаются в мирное время, — казались мне очень смешными и ничего не значащими. Я смотрел на людей и говорил себе: «Что он знает? Что он может понять? Ведь он не летал со мной ночью здесь или там, не спал в ботинках и комбинезоне, ожидая сигнала „По машинам!“. Что он знает? Что другие знают? Что может меня с ними связывать?». Постепенно это прошло. Тебе, вероятно, такое знакомо. Тот мир начал бледнеть, стираться, стал похожим на приключенческий фильм, который я определенно когда-то смотрел, но в котором, однако, не мог принимать участия Айон Драммонд, профессор, член Королевского химического общества, уравновешенный ученый, занятый маленькими процессами внутри неосязаемых кусочков материи. И наконец я поверил в это. Однако высокая ценность того мира, острота его переживаний и великолепная, страшная окраска той жизни держали меня по-прежнему в плену. Я постоянно скучал и не мог найти развлечений, которые бы заставили забыть меня о прошлом, и отдыха, после которого бы я почувствовал себя освеженным. Ты не замечал этого, верно?