— Ну, хохмач! — корчился и ржал Никола. — Учудил!
— Не личит святая водица еврейскому рыгальнику! — повизгивал и кривлялся Горбатый, пока Педя не угомонился.
Брат вскинул мокрые, ничего не соображающие глаза и пролепетал:
— Зачем, ну зачем ты!
— Это не я. Спи, больше не будут. — Концом простыни я вытирал его, а по моим щекам текли жгучие слезы обиды и бессилия.
— Хочу к маме.
— Нет мамы, спи.
— Нет есть!
— Не плачь, в субботу она, может быть, нас заберет.
— Сейчас хочу, домой хочу! — не унимался брат, повернув ко мне толстогубую мордашку с полными слез глазами. Он молил о помощи, а мое тело, оскверненное, опоганенное, билось и дрожало.
Не мог уберечь брата? Ринулся бы на Педю, вцепился б ему в глотку и не отпускал, пока не забили б до смерти. Трезвый голос увещевал: до него не добраться, перехватят. Их много, их так и подмывает покуражиться над слабым. Я ощущал это постоянно, потому и трепетал потерянно и безнадежно. К тому же, если я поднимусь, брат останется беззащитным, начнут и его бить. Брат поворочался, натянул на голову одеяло и ровно задышал.
Перекошенное родное лицо под струей бьющей мочи! Это далекое, истязающее душу видение не дает покоя, заставляет снова и снова переживать свою беспомощность, трусость и незатухающее ощущение вины.
Брат был медлительным недотепой. После блокадной голодовки он чудом выжил, только к трем годам научился ходить и говорить. Его доверчивость умиляла с первых минут общения, рождала трогательное чувство нежности. Я испытывал это чувство особенно остро возможно потому, что сам был злопамятен и вреден и ни у кого не вызывал приязни.
Что там еще за выкрутасы? Волки отвалили от печки и принялись мочиться в башмаки заснувших малышей. Скорей, скорей, запихнул я обе пары ботинок под матрас. Вроде пронесло…
Веки наливались свинцом. Сквозь полусон до меня долетел голос Захарова:
— … Оголец был, ночью в кальсонах по улицам шастал. Утром ни хрена не помнил.
— Ха, оголец! — воскликнул кто-то. — Да лунатики по крышам ночью расхаживают. Окликнуть не смей! Проснется, враз гробанется вниз, и кранты!
— И не лечат от этой напасти!
— Она заразная?
— Если спишь, и луна светит в лицо, непременно заболеешь. Так не передается.
— Любого усыпить можно, и он станет как лунатик, сукой буду! — подал голосок Дух, давно освоившийся в свите Николы. — Сонную вену сдавить вот здесь, под челюстью. Но не удушить до конца. Потом разбудить трудно, нужно по морде шлепать … Давай, Захаров, усыплю тебя. Очухаешься, расскажем обо всех фортелях, какие во сне выкрутишь.
— Не, сам усыпай, — отказался трезвый Захаров.
Дух обхватил горло ладонями и, кривляясь и паясничая, принялся себя душить.
— Куда тебе, хиляк! — подначивал Никола.
Перебирая пальцами, Дух поднажал сильнее, но не усыпал, а только багровел и натужно выкатывал глаза. Отчаявшись, он пьяно зашатался и устремился к койкам, сметая все на своем пути, расшвыривая одежду, дергая за спинки кроватей, переваливаясь через спящих детей. Разбуженные малыши испуганно пялили глазенки, встревожено и жалостно хныкали.
Буйная выходка распотешила раек у печки. Ребята подначивали и подбадривали бесноватого лунатика.
— Раздухарился!
— Удержу нет!
— Чудик из приюта!
Ободренный Дух ломался и скоморошествовал вовсю. И приспело время. Никола дурным голосом исторг свою родную, неудержимую песнь:
Ему помогали жиденькими, срывающимися голосами. И этот вой уже не казался неуместным и диким.
— Волки! Чего меня не будите?! — Притомившийся Дух сам себя со смаком хлестанул по щекам.
Зараженные лунатизмом, приятели Николы сорвались с мест и принялись усыплять сами себя. Как шальные, в избытке жизненных сил метались они по спальне, сдергивали одеяла, швырялись подушками, щелкали по носам и ушам плачущих малышей, сталкивали их с коек.
Горбатая тень резво жарила по постелям из конца в конец спальни, наступая на шарахающихся, вскрикивающих детей.
— Очертенели, — пробормотал я.
В ответ — матерная брань.
Башка гудела медным звоном. Я тяжело ткнулся в подушку, в болезненном напряжении пытаясь сохранить ясность сознания. Но сон накрывал меня темной волной. Обалдевший, захлебнувшийся, я с трудом приходил в себя.