А вот в шестидесятые и семидесятые Лёха действительно бегал в свой старый край часто. Там нутру его – уму, сердцу, чувствам было лучше. Там отдыхали они от взрослости, которую ждал нетерпеливо, но дождался и не так уж и обрадовался, как мечтал. В бывшем краю родном его
насквозь прошивали флюиды оставшихся в прошлом и несбывшихся надежд, создавая обманную иллюзию, что им ещё не конец, что сбудутся они, такие правильные и счастливые. И как магнит притягивал к себе Лёху этот обман. И снова верилось, и снова появлялась фея-надежда, маня нежным пальцем за собой. Вперед. В будущее.
Рано утром следующего дня после плохой вчерашней встречи с друзьями детства своего быстрого прибежал в старый свой край Лёха и чтобы подпитаться энергией прошедших времён, более мощной, чем дней сегодняшних, и чтобы забрать у безногого мастера и друга, деда Михалыча, брезентовый пояс с кармашками, набитыми свинцовыми цилиндрами, на патроны похожими. Чтобы тренироваться в нём. Дядя Миша был как всегда пьян и весел. Он отдал пояс и сказал, почёсывая седую щетину на щеке:
– Ты, Ляксей, схудал малехо. То ли жена молодая по постели загоняла, то ли корму тебе в меру не даёт. Людка, матерь твоя, к моей Ольге-то приходила, платье ей сшила. Красивое. Выходное. Тонкая шерсть. Жалко, что ей выходить некуда. Ну, разве что в клуб она меня возит кино посмотреть. Да ещё на базар в пивную. Это ж куда ранее ты меня таскал. Так Людка, маманя, значится, жену твою – ох, как хвалила. Прямо, говорит, Алексей, с ней в лучшую сторону стал меняться. Довольная, в общем.
– Да меня вроде в плохую сторону не заносило и до неё, – Лёха тоже почесал Михалыча по второй небритой щеке.
– А познакомишь? – Михалыч подъехал на тележке к широкой доске, ведущей по ступенькам из подвала во двор, взялся за канат одной рукой и в три рывка вылетел на тележкиных колёсах-подшипниках на волю.
– Пойдём, до ворот провожу. И с родителями ейными познакомь. Знатные родители у бабы твоей. Мне бы только поручкаться, да и всё. Знатных в последний раз видал в сорок четвертом. В госпиталь к нам маршал Шапошников Борис Михалыч приезжал. Не шурум- бурум человек, а целый начальник Генштаба. Проверку делал нашим военным врачам и нам всем руки пожал. Твой, говорят, тесть, тоже вроде маршала?
– Вроде генерала, – сказал Лёха без желания.
– Ну, Ляксей, ты ему не служи. Ты гражданский человек. Путёвый. Подчиняться не любишь. А генералу не подчиниться – это ж и до расстрела дойдёт. Живи как жил. И сам в генералы не мылься. Даже в полковники. Подневольные они люди. И страха в них много. У рядового на войне один страх был – что убьют насмерть. А у генералов – и то, что убьют, и то, что разжалуют до майора, и ещё страх не полюбиться начальникам. Вон сколько генералов расстреляли и до начала войны, и в войну, да и после. Это разве жизнь?
– Нет, Михалыч, не жизнь это, – Алексей спешил. – Ну, давай, побегу я. Что- то нехорошо мне вот тут.
– Сердце болит? – дядя Миша стал рыться в карманах.– Валидол Ольга вроде сюда бросила.
– Не, не надо. Сердце не болит. Что-то на душе нехорошо. Побегу я. С отцом жены вряд ли я тебя сведу. Шишка шибко большая. В люди не выходит. А с самой познакомлю. Потом. Она на восьмом месяце сейчас. Родит – приведу. Посидим, чайку попьём. Лады?
– Ну, с богом, Ляксей! – Михалыч пожал ему руку и Лёха рванул через весь город на полной скорости домой.
– Вовремя, – сказал отец. Он был бледный и пахло от него водкой. – Зайди к жене и поедем в Притобольский. Редактор машину дал дежурную. Мама сейчас тоже прибежит из школы. Я позвонил уже.
Надежда сидела в кресле лицом к окну. На животе её лежала книга фонетики английского языка. На крышке секретера – раскрытые тетради с конспектами.
Лёха молча поцеловал её в волосы.
– Целый день вот так сидишь?
– Нет. В институте была до двенадцати, – Надя потянулась. Сняла очки и протерла глаза. Тебе отец сказал уже?
– Что? – обошел её Лёха и сел на подоконник.
– Ты иди. Я не могу. Он сам скажет.
– Батя!– вылетел в зал Алексей. – Что?
Отец пошел на кухню, налил себе полстакана водки, выпил, занюхал сухарём из хлебницы, сел на стул и стал смотреть в небо, выше дома напротив.
– Володя умер. Брат, – он взялся обеими руками за пышную шевелюру свою, скомкал её и простонал как при зубной боли. – Сожрал его рак. А врачи обещали вытянуть. Пошли. Маму на улице встретим. Машина вон внизу стоит уже.